Отец его умер. А что это – умер? И где он теперь? А помнишь, когда ты был здесь, мы ездили летом на Черное море? В гостинице не было мест, и мы спали у самой воды на песке? И море вдруг стало светиться? А мне было – сколько? Лет восемь? Нет, семь. Потом мы приехали в город – горячий от солнца, малюсенький город, и я заболел. Меня рвало с кровью, и я был так слаб, что даже не мог доплестись до уборной. Потом я заснул, а проснулся и вижу, как ты сидишь, плачешь, целуешь мне руку. Ты думал, что я ничего не заметил? Я просто тогда притворился, что сплю.
В комнате было темно. Алешу обдавало жаром: в затылок дышала собака, которая встала на задние лапы и стала шершавым своим языком лизать ему шею и плечи.
– Я думал, – захлебываясь слезами, бормотал он, – что это может случиться с кем угодно, но только не с ним, вернее, я не думал об этом, но, когда мне говорили, что кто-то умер, я всегда чувствовал, что это кто-то другой, но не он, и теперь мне иногда кажется, что все-таки это не он, но это же он, это он…
– Не надо, Алеша, не надо, не надо, – мучаясь, что ей нечем возразить ему, шептала Катя, быстро и крепко целуя его, и в неровных вспышках, освещающих комнату с улицы, видно было, как ее маленькие руки торопливо гладят его голову и одновременно отталкивают собаку. – Алеша, он знает, что ты его любишь, он видит все это…
– Откуда ты знаешь?
– Мне кажется так. Умершие ведь даже снятся поэтому…
– Откуда ты знаешь, что папа мне снился? Я разве сказал?
– Нет, не говорил…
Они замолчали. И стало так тихо, как будто бы, кроме дыханья собаки, ни звука не существовало на свете.
Не дай Бог бы кто-то вошел и увидел, как двое, один из которых – подросток, за несколько дней до того схоронивший родного отца, а другая – девчонка, которой доверчивый дед предоставил пустую квартиру, не дай Бог, увидел какой-нибудь бы посторонний, как нежно они целовали друг друга в столовой, и как прошли в спальню, и в спальне легли на пахнущую грязной черной собакой кровать весьма недальновидного деда и переплелись в ней, лаская друг друга и так задыхаясь, дрожа, торопясь, как будто бы смерть разлучить их грозила, а им нужно было успеть стать одною, той самой, навлекшей проклятие плотью, поскольку они незаметно вкусили от райского яблока, а после этого у них уже не было, Господи, выбора.