Рай в шалаше

...Сергей с Леной не разговаривали между собой, им не о чем было говорить, но их молчание, в отличие от других многочисленных видов супружеских молчаний, не было наполнено плохостью — недомолвками, досадами, тщательно скрываемым раздражением, да мало ли чем еще, разве тут перечислишь... Это было не безнадежное молчание развалин, а молчание обжитого, по-своему счастливого жилья.

Впрочем, что касается развалин, то и с развалинами в семейной жизни многое обстоит далеко не так просто, не правда ли? «Труднее всего разваливать развалины» — афоризм этот сформулировала все та же многомудрая Наталья в ту далекую теперь уже пору, когда была озабочена проблемой выхода замуж. И в самом деле, в семьях-развалинах живется удобнее всего, в развалинах никому не приходит в голову что-то подправлять, там и разводятся реже, и ссорятся меньше, и при этом еще умудряются не спать друг с другом годами, и ничего, живут...

Так, как жили теперь Денисовы, можно было бы жить вечно — довольно удобное общежитие в центре города плюс общий, мало обременительный уже ребенок. Пять-шесть дежурных фраз вечером, две-три торопливые реплики утром...

3

Но дома наши, к сожалению или к счастью, устроены таким образом, что, что бы в них ни происходило, некогда счастливый очаг вынужден продолжать действовать по тем же выработанным прежде законам счастья. И потому в дом к Денисовым, как мы уже сказали, по-прежнему приходили люди, чаще всего по делу, уничтожали котлеты, пили чай с эклерами. Денисов по-прежнему хвастал коллекцией своих водок, а для старых друзей выставлял виски, но пили все равно водку.

— Выдаю из основного запаса, пшеничная, налей мне слабеющими руками, Димыч.

— А ты все такой же, — отвечал ему старый приятель Димыч, Дмитрий Иванович Ковалев.

— Какой?

— Ты — Валентин Великолепный, и я тебе завидую, — Высокий, тянущий при ходьбе ноги так, словно у него вечный радикулит, и сам же в ореоле нестриженых колец седых уже косм, обгонявший нескладное свое, неумело служащее ему тело, Димыч всю жизнь завидовал Валькиному атлетическому сложению, что не мешало ему нежно относиться к старому приятелю и являться к Денисовым по первому зову, не мешало и ходить вместе в горы, хотя непонятно было, как при таком полном, казалось бы, отсутствии мускулатуры Димка рисковал отправляться в места, где требовалось поднимать тяжести и самого себя на труднодосягаемые горные вершины.

— Димыч, я устал, — Валька погладил бороду, позволив себе на минуту расслабиться. — Я устал, Димыч. Эта жизнь напрочь не располагает меня к плодотворной деятельности.

— В зеркало бы на свою рожу глянул, — радостно смеялся Димка.

— В зеркале не отражаются страдания души моей. Тебе не понять, Димыч, у тебя все другое. Ты — надомник, ты на дому эксплуатируешь свое серое вещество. Везунчик, тебе не надо сталкиваться с начальством. А мне? Прихожу к шефу с корректным предложением о деловом сотрудничестве, с нижайшей просьбой, короче, прихожу. Что ты, Таня, смотришь, разве я тебе не рассказывал? А шеф мне в ответ, как говаривал наш незабвенный писатель товарищ Лесков, лимонный сок, песок и шоколада кусок. И ничего мне не оставалось, кроме как утереться. Тогда, чтобы сгладить отказ лично мне, прошу у него ставку для лаборатории, шеф вместо отказа: «Как ваш новый мальчик?», то есть дает понять, что полгода назад уже подбросил мне единицу. Я огорчен настолько, что отвечаю: «Николай Алексеевич, новый мальчик, дескать, отталкивается». Шеф картинно поднимает от стола благородную голову, брови: «Голубчик Валентин Петрович, объясните мне, что значит «отталкивается». Я: «Отлынивает, значит, от работы». Шеф: «Валентин Петрович, нельзя ли попросить вас об одном одолжении. Составьте, пожалуйста, лексикон слов, употребляемых в секторах и лабораториях института, начинайте с загадочного по характеру его применения слова «амбивалентно». И желаю, говорит, вам успеха, и уверен — лучше вас никто не справится с подобным поручением».

Димыч слушал с наслаждением, глядел на Вальку любовно: он не умел ничего из того, что умел и умеет Денисов, Димыч даже подмигнул Тане, приглашая: «Давай, мол, любоваться Денисовым вместе».

— Намек, притом грубый, верно, Димыч? Но я и виду не подал: «Бога ради, говорю». Старик же не унимается. «А что означает, к примеру, слово «метлы»?» — «Это, говорю, молоденькие девицы с длинными волосами, но в нашем институте этот жаргон не употребляется». — «А я это слово сам слышал». — «Где же вы могли его слышать?» — «На улице», — гордо отвечает старик, будто он ходит пешком. Облик академический отрастил, в три дня не оплюешь, и всем этим обликом улыбается язвительно. Не любит он меня, Димыч.

— Валентин, ты комплексуешь, причем становишься мнительным. Я тоже не знаю, что такое метлы, ну и что?

— Это не мнительность, Димыч, это интуиция, сестра информации. Да что говорить, выпьем лучше, смотри, какая прозрачная! Что ты, Таня, на меня смотришь?

— Дату выпуска покажи! — протянул руку Димыч.