Рай в шалаше

...Овсянников — старший научный в лаборатории Денисова. Маленький, лысоватый, с мелкими, точными движениями, локти плотно прижаты к телу, он, по словам Валентина, отличный экспериментатор, но слабый по всем статьям человек — Денисов из него веревки вьет. Когда заходила речь о внешности Овсянникова, Валентин произносил одну и ту же фразу из Высоцкого: «Наш Игоряша намедни головой быка убил», что в переводе на русский означало намек на крайне субтильное сложение старшего научного.

Длинная пауза, бедняга Овсянников, должно быть, забубнил в трубку, пытаясь увильнуть от денисовских распоряжений. Или просил о чем-то. Стоит в автомате у себя в Бирюлеве, избегал, наверное, уже не один километр в поисках исправного, наконец соединился, чтобы покорно выслушать то, что положено выслушивать человеку по должности, и вот теперь пытается высказаться сам. Голос у такого маленького человечка басовитый, к концу каждой фразы, вследствие того, что он изо всех сил старается умерить его природную мощь, голос переходит в рык, настоящее рычание, никого, кроме самого извергателя рыка, не пугающее. Нос у Овсянникова с тенденцией к посинению, курточка вечно коротенькая, переминается в автомате с ноги на ногу, пытается быть услышанным, бедняга.

— Отвяжись от меня со своими графиками, разберем по ходу дела, и прошу, не возникай на тему о микроскопе, самому тошно. Перетопчешься, Игорь, подожди до конца года, все будет. Обещаю. Железно.

...— Слыхала? Папа говорит «железно», — Петька, захлебываясь, допивал на кухне свое молоко, — у нас ребята так не говорят, у нас говорят — «могила». — Глубоко уязвленный стойким невниманием отца к его вопросам и мелким просьбам, Петька слушал отцовские разговоры особенно внимательно.

...— А Муравьев сегодня приходил? Я не заинтересован в нем в смысле приглашения его в твою группу и удержания до скончания веков. Ты понял меня? Ах, пытаешься понять! Шеф не любит его шефа, зачем нам брать людей из конторы, которую не любит шеф. Арифметика. Ну, ладушки, Игоряша. Вали домой. Приветствую всячески. Передам, натурально. Других не держим.

...И снова звонил телефон, и снова Валентин советовал, советовался и не соглашался — варианты одной фонемы, как сказал бы высокоученый друг дома профессор Цветков.

2

Многие семьи живут так годами — молчком, каждый в своем углу, лишь бы друг друга не задеть, не заговорить случайно о главном. Или еще проще, у каждого члена семьи свое.

Так жила, кстати, Наталья со своим Фроловым — практически они не разговаривали. Крик, экспрессия, задушевные признания — все это обрушивалось на сына, мать, свекровь, тетку мужа, близких подруг; Фролов получал лишь короткие указания, что надеть, что купить, на каком углу поджидать Наталью вечером, чтобы вместе ехать домой, жили они далеко, в Тропареве. И Фролов, казалось, был доволен. «Лошадь в доме, воз везет, но овса требует», — обмолвилась однажды Наталья. Правда, сказано это было накануне Нового года, а канун его обычно действовал на Наталью угнетающе. Она начинала скисать примерно за неделю, принимаясь подводить какие-то сложные балансы; у нее были свои отношения со временем, как с чем-то осязаемо-предметным, она перетряхивала его день за днем, месяц за месяцем, как хорошие хозяйки перетряхивают к весне, к наступлению лета, старые одежды; обнаруживая слишком много прорех и незалатываемых дыр, Наталья впадала в уныние, вела несвойственные ей, пугающе звучавшие в ее устах разговоры о том, «зачем живет на земле человек», так она и говорила жалобно, зачем лично она, Наталья, бегает и суетится, если все равно никакой благодарности ни от кого нет, ни от одного человека, даже собака Динка, сокрушалась она, «смотрит на меня с таким выражением, словно я обязана грызть за нее ее кости, и бывает недовольна, если я не смеюсь и не играю с ней, да, даже собака Динка, не поверишь, теряет ко мне интерес, если я впадаю в слабость, — признавалась Наталья низким голосом. — И если хочешь знать, никто меня за прошлый год ни разу не пожалел». — «А Фролов?» — неосторожно спросила Таня. «Фролов? — скорбно, как от головной боли, сощурилась Наталья. — Не за тем он шел ко мне в мужья...»