Рай и ад. Рассказы перенесших клиническую смерть

Я не стал туда входить, я стал говорить Ангелам, которые меня вели… То есть, даже безнадежность меня настолько убедила в ужасе ада, что я не захотел туда даже заходить. А там еще если безверие, а там еще полное отсутствие любви. То есть это полная противоположность — это ненависть. То я, конечно, изо всех сил упрашивал и упросил Ангелов, и они… И повели меня обратно. Мне вполне хватило. Издалека я мог видеть, что да, там есть, но уже каким-то взором особым таким, что там, да, некие котлы такие, в которых бесы уже пойманные души варят, мучают. Такие типа сковород такие огромные, горящие… что-то ужасное творится. Увидев это все, я не смог туда приближаться. Просто ужасно стало.

Дальше, поскольку я сам отказался уже, я был на нескольких небесах. На нескольких, это, ну, дай Бог, трех… Ты стоишь на одном небе, как на земле. Над тобой небо. Ты видишь — вот оно, небо. Я не знаю, какой оно высоты, но оно как наше. Но ты чувствуешь, что там тоже некая твердь есть. Если тебя поднимают на то небо, то следующее небо, как бы, становится твоим основанием, и следующее небо. И, чем выше — тем прекраснее. На одном из них цветущие сады, деревья не очень высокие, но наполненные, как весной, вот этой расцветающей, закипающей все время, дающей все больше жизни жизнью. Совершенно этому человек не может и не хочет противиться. Он принимается и насыщается все больше и больше жизнью. Жизненное начало такое, как весной, когда все цвести начинает. И когда все идет от земли. Только это в чистом виде. В сияющем таком. Деревья небольшого такого… где-то два, может быть, три метра. Как вишни какие-то, и еще белыми и розовыми цветами, и всякими оттенками. Все это совершенно невероятный запах имеет. Запахи неземные, конечно. На Земле я пытался… есть ли… так вот, понял, что нечто и такое есть в этих запахах, что делает их совершенно отличными от земных. Скажем, настолько желанными, что можешь дышать, и никогда не надышишься. Хочется все больше, больше, больше. И всегда с огромным удовлетворением и желанием.

Среди них были люди некоторые, к которым я не стал приближаться, потому что Ангелы меня пока водили. Вот. Еще выше были еще более удивительные, как бы сказать, дома были. В итоге даже подвели меня недалеко к Небесному Иерусалиму. И я увидал, с одной стороны, только меня не стали вводить туда, как бы с краю это было, город, который имел не ширину и длину, так сказать, а и высоту. Но высота заключалась в том, что дома были на разной высоте по отношению друг к другу. Они заполняли как бы объем такой интересный. Вот это куб. Высота, ширина и длина — это куб… Это потрясающей совершенно красоты дома. Архитектура, я бы сказал, вся наша архитектура земная, она является частью, отображающей ту архитектуру, которая является настоящей. Совершенной архитектурой. С большой буквы архитектурой. Вот. И все наши стили, они в какой-то мере что-то отображают. Некоторые больше, некоторые меньше. Думаю, что классика имеет к этому наибольшее отношение, но далеко не полное. Какая-то часть совершенства.

Дома были, как бы, сделаны из драгоценных камней, прозрачных. Огромных камней, величиной с дом. Причем, эта драгоценность чувствовалась и на расстоянии, во взгляде, к чему бы он не прикасался, во всем. Драгоценный камень… и в то же время, когда заходил туда кто-то из живущих, я его не видел там. Он был как дома. А снаружи смотрелось как совершенно прозрачное. Это вот удивительное свойство такое. То есть там, кто заходил, жил совершенно как хотел. А в то же время снаружи это все было… И вот это удивительное умение тех, кто это создал, как я это уже потом понял, что Господь только мог такое создать.

Такое расположение на разных высотах домов и такое соединение — все было пронизано потрясающей, совершенно невообразимой, и такой опять-таки до конца не восчувствованной мной гармонией. Только я понимал, что я в эту гармонию мог погружаться и минутами, и часами, и днями, и годами, и всей жизнью. И все равно чувствовать все большую и большую гармонию в том, что составляет вот Небесный Иерусалим… Есть там, уже есть там жители. Да. И туда еще много-много может войти, когда Богу угодно, столько…