Рай

— Пусть сама тебе расскажет, — сказал он и вновь принялся перебирать упаковки сахара на прилавке. Весь вечер продержалось враждебное молчание. Юсуф не спешил его прервать, хотя порой ему казалось, что Халил вот-вот сам его нарушит, изольет свою тревогу и свой гнев. И он упрямо и кротко собирался и далее делать то, что делал, хотя и сам пугливо недоумевал, сколь далеко намерен зайти. По крайней мере, он хотел бы выяснить, в чем суть секретов и перешептываний, к тому же он не мог устоять перед радостью видеть и слушать Амину. Откуда у него берутся силы для подобных поступков? Этого он не знал. Но вопреки всему, что говорил Халил, всему, что он сам знал и говорил себе, он не откажется вновь войти внутрь, когда позовут.

На следующий день он разыскал Мзе Хамдани — старик сидел в тени финиковой пальмы с раскрытой книгой касыд в руках. При виде него старик огляделся с досадой, будто подыскивая другое дерево, под сенью которого его никто не побеспокоил бы.

— Не уходите, — попросил Юсуф, и так настойчиво прозвучала его мольба, что старик заколебался. Мгновение Мзе Хамдани сидел неподвижно, потом напряженные мускулы его лица расслабились. Он нетерпеливо кивнул, как всегда, с трудом терпя чужую речь. Мол, давай побыстрее с этим покончим.

— Почему вы отказались от свободы, когда она — когда госпожа предложила ее вам? — спросил Юсуф, хмурясь: старик подался вперед, заранее раздраженный его вопросом.

Садовник долго молчал, глядя в землю. Потом улыбнулся — зубов у него оставалось мало, длинные, пожелтевшие с возрастом.

— В таком состоянии застала меня жизнь, — сказал он.

Юсуф не желал принять вместо ответа слова, которые счел слишком уклончивыми. Он покачал головой, пристально глядя на старика:

— Но вы были ее рабом… Вы остались рабом. Разве вы так хотите прожить жизнь? Почему вы не приняли свободу, когда она предложила ее вам?

Мзе Хамдани вздохнул.

— Неужели ты ничего не понимаешь? — резко спросил он и умолк, словно больше ничего не собираясь говорить. Но, помолчав, продолжил: — Мне предложили свободу в подарок. Она предложила. А кто сказал, что она располагает моей свободой и может ее дарить? Я-то знаю, о какой свободе ты говоришь. Такая свобода у меня была с момента, как я родился на свет. Если кто-то говорит: «Я твой хозяин, ты принадлежишь мне» — это все равно что шум дождя, все равно что заход солнца под конец дня. Наутро солнце взойдет вновь, хотите вы этого или нет. Точно так же и свобода. Даже если человека запереть, заковать в железо, посмеяться над всеми его маленькими желаниями, свободу у него отнять нельзя. Даже разделавшись с тобой и умертвив тебя, они будут так же далеки от обладания тобой, как были в день твоего рождения. Ты меня понял? Вот труд, который был мне назначен, и каким образом та, внутри, может предложить мне большую свободу, чем это?

Стариковский вздор, подумал Юсуф. Да, конечно, какая-то мудрость в этих словах была, но мудрость терпения и бессилия, заслуживающая, наверное, почтения, но не в тот момент, когда насильники еще сидят у тебя на животе, пуская тебе в лицо вонючие газы. Юноша помолчал, понимая, что расстроил старика — тот в жизни не произносил при нем столько слов и, должно быть, уже сожалел о сказанном.

— Откуда вы родом? — спросил он, чтобы подольститься к старику и умиротворить его, а еще он надеялся разузнать о его матери. Он хотел рассказать Мзе Хамдани обо всем, что случилось с ним, о том, как сам лишился матери. Но Мзе Хамдани, не отвечая, снова взял в руки книгу касыд и миг спустя жестом велел Юсуфу удалиться.

2

Три дня подряд он ходил в дом по вечерам, вопреки молчаливому негодованию Халила. Все попытки вызвать Халила на разговор провалились. Уже и покупатели обеспокоились: что такое случилось с их говорливым продавцом? В третий вечер, когда Юсуф вошел во тьму на подступах к саду, Халил окликнул его. Юсуф приостановился, а затем пожал плечами и пошел дальше по невидимой тропе к двери сада (теперь ее оставляли открытой для него). Он отвечал на вопросы госпожи о своей матери, о путешествии вглубь страны, о том времени, что провел в городе на горе. Откинувшись к стене, госпожа улыбалась и внимала ему, не сводя с него глаз и в те минуты, когда Амина переводила. Порой шаль сползала с ее плеч, открывая обезображенную шею и даже грудь, но женщина не спешила укрыться. Он смотрел на нее, полулежащую, и внутри твердело ледяное одиночество. Он тоже задавал вопросы, адресовал их Амине, а она давала длинные ответы, как будто дополняя слова госпожи. Ему нравилось слушать.

— Рана появилась у нее в юности. Вскоре после того, как она вышла за первого мужа, — рассказывала Амина. — Сначала всего лишь метка. Но со временем она въедалась все глубже, пока не добралась до сердца. Боль была так ужасна, что госпожа не могла находиться среди людей, которые смеялись над ее уродством и передразнивали ее мучительные вопли. Но теперь ты исцеляешь ее молитвами и прикосновением, и она уже ощущает, как ей становится лучше.