Рагу из дуреп

Он собрал остатки воли в своих всё ещё бронзовых мышцах и ринулся в последнюю атаку. И… воткнул свой медный, по-честному никем не подпиленный левый рог в её правую бедренную артерию. Рухнув рядом, он ещё успел увидеть, как закрывается плёнкой её медовый правый глаз…

***

Я повторяю, что роза бессмертна и что только облик

её меняется.

Хорхе Луис Борхес

***

…Вечером, листая дневник третьеклассника-сына, Вит нашёл запись, сделанную его не вполне ещё твёрдой рукой в уголке обложки: «Сколько я буду ошибаться в любви? Три раза уже есть, сколько ещё?»

УПЫРЬ  ИЗ УПЫРЁВА

– Как хочу – так и живу! – объявил он, поднимая голову из миски с оливье. – Я – хозяин.

Он выпростал из бурунов никогда не стиранного одеяла шкалик и забулькал из него прямо в горло. Янтарная жидкость весело побежала в беззубый рот, наполняя его ясным и радостным светом. Жизнь снова была хороша.

– Очччень мне моя жизнь нравится! – сунув шкалик обратно под одеяло, провозгласил Упырь. – Х-хлепп, х-хлеп-п дай! – истерически-громко воззвал он к кому-то через минуту. – З-з-закусить.

Когда-то и у него была семья. И семья за глаза звала его упырём. Звала его так, вообще-то, не вкладывая тот изначальный смысл, который был в этом слове и который до сих пор несут русские народные сказки. Просто село, в котором он родился и вырос, так называлось – Упырёво. Приткнулось оно на краю лешачьих болот в глуби белорусского Полесья. Туда даже немцы не добрались в Великую Отечественную. И многие из стариков, тех, кто ещё жив, не очень-то верят в учебники истории, где рассказывается об угонах в Германию и массовых расстрелах.

– Мой отец при поляках сало вот такое ел, с пядь, – растопыривали они корявую, изборождённую землистыми морщинами ладонь. – А при москалях и такого не было.

И подтверждали скрученным временем указательным пальцем в буграх ревматических шишек. Они всё ещё надеялись на возвращение Великой Речи Посполитой и хотели, чтобы их звали «пан». А хозяйку, если таковая была – «пани».

Упырь тоже был «пан». Хотя на свет он появился уже при Советах, мать, в надежде, что когда-то это сгодится и, может, сынок сумеет найти выход из совковой западни, записала его родившимся на пяток лет раньше – под поляками. Так что, когда ему на самом деле стукнуло шестьдесят, по паспорту числилось шестьдесят пять. Конечно, были в этом свои неувязки. Но выйти на пенсию раньше срока было неплохо. И от Армии Упырь успешно откосил: ничего не стоило взять документ об инвалидности в селе, где все сплошь свои и наши. И не только в селе. Фамилия Дрисько расползлась по всему Полесью и далеко за его пределы. А по новым временам переползла даже в Германию и Португалию.

– А ты х-хто такой? – всматривался пан Упырь в каждое новое лицо, появлявшееся в его поле зрения. И призывно взарывал: – Шшшкааааааалик!

И тем, кто его не очень знал, было непонятно, требует он бутылочку или зовёт свою дворнягу – волчье-серебристой масти молодого пса, которого тоже прозвал Шкаликом.

– Шкалик гони! А то разговора не будет, – грозил Упырь. И становилось ясно: речь не о дворняге.

На коньяки пан перешёл недавно, когда у него поселился молдаван Андрюшенька-Душенька – или просто Андрюха: вертлявый, почему-то длинный (молдаване ведь короткие) парень со шмыгающими  в сторону от прямого взгляда глазами.

– Да сво-о-олочь он, – кивал Упырь в его сторону, когда Андрюха выскакивал за дверь. – Бабки ворует. Спрашивает у меня: «А где ты, Прокопыч, евры прячешь?» Где! У меня ж дочка в Германии, – гордо докладывал он каждому новоприбывшему слушателю. – Шлёт валюту. Так я эту валюту в литературе держу. В «Капитале», например. Я ему и отвечаю честно: в бороде, мол, Карла Маркса.

Упырь хихикнул, показав три жёлтеньких остреньких, как у летучей мыши, зубка.

– Так ведь допёр, с-сука! И стал оттуда вытягивать: сегодня сто, завтра – пятьдесят! Пришлось прищучить и перепрятать. Я этого Андрюху пригрел, чтоб он тут за порядком следил. Видишь – у меня металлисты арендуют кусок земли? И дом я строю, приглядывать надо за этой шоблой. Чуть не доглядишь – украли. Я ж не буду над ними стоять. Я – хозяин. А Андрюха вроде прораба. А пусть, гнида, служит за жильё! И мотню мою нюхает… Хе-хе-хе…. Это я ему подарки делаю: насру и нассу в штаны, а он чистит. И штаны и матрас… Пусть, подонок, краденые бабки отрабатывает…

Когда к Упырю приезжала из Германии дочь Яна – белобрысая, дородная, как бочка баварского пива девушка – он приободрялся.

– А ну пшёл, – кидал он банку из-под килек в Шкалика и смахивал со стола объедки, освобождая место для привезённых дочуркой немецких яств.