Рагу из дуреп

Где песни Сапфо небо жгли!

И никому в голову не приходило спросить, что это за Феб родился и кто такая Сапфо. Потому что многое уже знали от Аси, особенно те, кто собирался  в следующем году поступать. А чего не знали, так и бог с ним.

– Ась, вышла бы ты за меня, – как-то сказал ей учитель литературы, которому надоело вечерами просиживать в клубе, в то время как накопились непроверенные сочинения на тему «Образ Татьяны – идеал русской женщины». – Тогда квартиру сразу дадут. И дрова на зиму…

Но заметив, что она его даже не слышит – у Аси как раз шёл очередной прогон – сделал вид, что ничего такого и не говорил. А если говорил, то это была просто шутка. И в другой раз попробовал уже сказать ей то, что за него написали другие:

– Ну не стоило бы, Ася Рамазановна, в одном водевиле читать стихи Асеева и Цветаевой. Вы же знаете ту их историю.

– Что за история? – безразлично, просто чтобы поддержать разговор, спросила она, наблюдая, чтобы чтец нёс слово, как факел горящей лампы. Чтоб голос его был готов взлететь от восторга прямо к потолку. Чтоб каждый звук  пел! – А что история есть какая-то?

– Ну как же, – обстоятельно облокачивался на обшарпанное пианино учитель. – Это история известная.

– Девочки, ребята, перерыв десять минут! Вам известная? – вежливо спросила она учителя, что-то подсчитывая столбиком в тетрадке. Нужно было уже заказывать костюмы для прогонов. Впереди – премьера, а весной – межрайонный смотр художественной самодеятельности, который и мог дать  будущему народному театру долгожданный зелёный свет.

– Отчего же мне? Не только мне. Эрудиты знают о письме дочери Цветаевой к Пастернаку. Ариадна Сергеевна ему лично писала, что винит именно Асеева в смерти матери. Он был хуже Дантеса. Он даже посудомойкой в писательскую столовую её не взял, а она умирала с голоду. А вы в одном спектакле их стихи даете. Неправильно это.

Собравшиеся в кружок актёры снова разбрелись по своим местам. Раз Ася смотрит на учителя, как на отражение в ложке – хоть и с интересом, но, вроде как, с сожалением что ли, то и им не стоит особо прислушиваться. Задержались лишь те, кто докурили на крыльце свой «Беломорканал» и теперь выдыхали табачный дым. Чтоб не сильно докучать партнёршам по сцене.

– Нужны пьесы на местном материале. Хотите – напишу? Я всё-таки литературу преподаю. Я по профессии – словесник. Будем вместе бить по частнособственническим интересам!

– И-и… раз! И-и-и два!

Как-то на один из прогонов зашли двое из райкома: второй секретарь, который по идеологии и образованный инспектор. Тот, перспективный. Зашли целенаправленно, даже не глуша мотор – их «Победа» так и кашляла неподалёку: иди знай, заглушишь, а потом мучайся! Они внимательно осмотрели репродукции на стенах клуба,  понаблюдали какую-то часть прогона.

– А чего это ваши «артисты» всё про любовь, да про любовь говорят и поют? - взыскательно спросил Асю тот, который идеолог. – Почему такая безыдейность?

– Да! – не менее строго поддержал его инспектор. – У нас – что? Не о чем петь? У нас вон герои жатвы. Доярки с удоями. Про что вы поёте и танцуете? Людей от работы отвлекаете, от учебы? Какая идея?

– Так ведь любовь – это наше всё... Это наша… Гринландия! Даже вода состоит из слияния Аш и О, – попробовала объяснить им Ася. – Это …– она кинулась к окну и распахнула его, чтобы доказать двум осенённым властью людям фантастическую осязаемость ночи: там, если бы не кашель «Победы», стояла бы такая тишина: хлопни в ладоши здесь – отзовётся аж на другом краю села! Ведь даже Христос не ведёт речь ни о чём, кроме свободы и любви. Помимо этих двух главных смыслов жизни даже в Библии нет ничего!

– Пора любви, пора стихов.

Не одновременно приходят…– декламировала она, распахнув на районное начальство искрящиеся от софитов глаза и зачарованно глядя в их лица.

– Зажжётся стих – молчит любовь,

Придёт любовь – стихи уходят…

И смотрела на них с такой детской затуманенностью и неистовостью, что те переглянулись и, ни слова больше не говоря, отправились восвояси. Жила Ася чем-то совершенно безрассудным, от реальной жизни напрочь оторванным. И не задумывалась о будущем.

«А ведь жаль, – переговаривались по пути представители власти, – образованная, культурная, людям нравится. Но блажная какая-то… Чего бы стоило: парочку куплетов о доярках включить, портреты лучших механизаторов на задник насветить и галерею передовиков производства в клубе сделать. А хотели ведь ей место в отделе культуры приберечь. Могла бы карьеру сделать. И чего это с девкой? Юродивая, любовью бредит. Свербит, штоля? А замуж нейдёт…»

– Ты, дочка, убери про тройку-то, – на одной из репетиций посоветовал Асе колченогий шофёр Иван Захарыч. Всю жизнь, пока не разбился на здешних ухабах и не сломал ногу, возил он Председателя, а дочку выдал в город не за кого-нибудь, а за кгбешника. В общем человеком он был знающим, да и Асю ценил. Считал: побольше бы таких девчат – и мужики б не пили от скуки. – Не надо, Ась, про тройку-то. Вот про любовь оставляй, это можно. Любовь – дело хорошее, любить надо. А про тройку убери.