Радуга в небе

В центре городка расположилось пустое бесформенное незастроенное пространство базарной площади — черная, убитая многими ногами земля, окруженная со всех сторон все теми же унылыми строениями, только красный кирпич здесь уже был грязным, узкие окна — закопченными, но длились они все так же бесконечно, вместе с узкими дверями, и лишь на одном углу — трактир, и где-то затерянная на другом краю площади — почта с ее тусклой темно-зеленой вывеской. От городка веяло унынием разрухи. Шахтеры слонялись группами или компаниями или же понуро шли по асфальтовым тротуарам, направляясь на работу, — они казались не живыми людьми, а призраками.

Жесткая неподвижность пустых улиц, их унылая бесформенная похожесть наводили мысль скорее о смерти, чем о жизни. В городке не было центра притяжения, артерии, стройности живого и естественного организма. Он раскинулся, давая почву всей этой красно-кирпичной сумятице, быстро разраставшейся, распространявшейся, как лишай.

И в стороне от всего этого на взгорке стоял большой красно-кирпичный дом Тома Брэнгуэна, из окон фасада хорошо была видна окраина городка — бессмысленное убожество терриконов, уборных, зады выстроившихся в неровные ряды домов и мелочная жизнь внутри каждого из них, становящаяся еще подлее из-за бесплодной сцепленности с другими мелочными жизнями Вдали была большая шахта, которая работала день и ночь, а вокруг нее луговой зеленый простор с двумя извилистыми ручьями, чьи берега поросли вереском и клочковатым утесником, с темной полоской леса на горизонте. Весь пейзаж был призрачным, совершенно призрачным. Даже прожив здесь целых два года, Том Брэнгуэн все не мог никак поверить в реальность этого места. Это было похоже на зловещий сон, когда безобразные, неясные и леденящие кровь предчувствия становятся явью.

Урсулу и Уинифред возле маленькой убогой станции встретил автомобиль, повезший их через то, что им обеим казалось убогим началом чего-то ужасного. Городок был воплощенным хаосом, упорным, устоявшимся, застывшим. Взгляд Урсулы завороженно провожал мужчин, бесцельно, кучками стоявших на улицах, четверо либо пятеро из них шли тесной группкой, а рядом не то впереди, не то сзади бежали их собаки. Мужчины были прилично одеты и очень тощие. Эти ужасные тощие фигуры почему-то привлекли ее внимание. Что-то безнадежное было в них, и вместе с тем они жили, сохранив страсть жить внутри своей мертвенной оболочки, влача бессмысленные свои дни с удивительной замкнутостью и достоинством. Казалось, жесткая и грубая оболочка, в которую они заключены, сковывает их тела.

Автомобиль подвез Урсулу, испуганную и ошеломленную, к дому дяди Тома Его там еще не было. Дом был обставлен простой хорошей мебелью. Том снял внутреннюю стену, превратив переднюю часть дома в просторную библиотеку с маленьким кабинетом в углу. Это была изящная комната — отведенная под лабораторию и одновременно читальню, но отдававшую все тем же жестким механическим бурлением, которым дышала безобразная конструкция городка, и это бурление в зачатках своих простиралось и далее — на зеленые луга и суровый пейзаж, на огромную симметричность шахты за ними, на другой стороне.

Они увидели шедшего по извилистой дорожке Тома Брэнгуэна, Он стал тяжелее, солиднее, но его котелок был по-прежнему лихо сдвинут на лоб, придавая ему вид мужественного, красивого и удивительно похожего на всех других людей действия человека. И цвет лица у него не изменился, свидетельствуя о прежнем превосходном здоровье; но шел он как будто задумчиво, сосредоточенной походкой.

Когда он вошел в библиотеку, Уинифред Ингер испуганно вздрогнула, таким неожиданным был его вид — аккуратный, наглухо застегнутый сюртук, на макушке лысина, но не поблескивающая, не явная, а словно привыкшая постоянно быть скрываемой обнаженность, темные глаза влажны и неопределенны. Он держался в тени, словно стеснялся. А рукопожатие его было мягким и в то же время таким сильным, властным, что по сердцу у нее пробежал холодок.

Одного взгляда на спортивную фигуру этой внешне такой бесстрашной девушки ему оказалось достаточно, чтобы уловить сходство с собственной своей темной и извращенной натурой. Он мгновенно понял их родство.

Манера речи у него была любезная, немного отчужденная и холодноватая. Он сохранил особенность своей улыбки, когда широкий нос его вдруг по-звериному морщился и обнажались острые зубы. Безупречность его гладкой, как воск, кожи и превосходный цвет лица маскировали странный и отталкивающий оттенок чего-то грубого и гнилостно-порочного, вульгарного, что проглядывало в полноватых бедрах и нижней части спины.

Уинифред сразу же заметила, как почтительно и даже с каким-то скрытым подобострастием глядит он на Урсулу, что, как было видно, тешило в девушке гордость и одновременно слегка смущало ее.

— Неужели это место и вправду так ужасно, как кажется? — спросила девушка, окинув его утомленным взглядом.

— Да, здесь все такое, каким кажется, — ответил он.

— А почему люди здесь такие грустные?

— А разве они грустные? — отозвался он.