Радуга (Мой далекий берег)

Государыня одета была в мягкое и просторное домашнее платье, из-под шитой бисером по шемаханской моде шапочки падали перевитые канителью черные косы. Глаза она держала опущенными, мелко семенила ножками в туфельках из мягчайшей кожи и на грубый башмак посмотрела брезгливо. Было в ней что-то такое, отчего магистрат поднялся на квелые ножки и головку приспустил. И стал тереть глаз — будто вынули из него соринку, к которой успел притерпеться. Юрий же, мельком взглянув на Сашку, подавив приступ неуместного смеха, кинулся вытирать башмак шелковым платочком. Но все равно жене Ястреба тот оказался чересчур велик.

— Еще девки есть? — спросил магистрат уныло.

Знаменщик обдал его ледяным взглядом.

— Девки — в Веселой слободе.

Магистрат вытер обильный пот, помахал ладонью в ворот распахнутой рубахи:

— Да знаю, знаю, в почтенном доме… Собачья жизнь у меня. Умаялся, не взыщите…

Объявилась с бутылью вина и чашкой Сольвега. За нею шли подозрительно раскрасневшиеся стражники.

— Пусто, господарь, — стараясь не дышать в сторону начальства, доложили они.

Магистрат опрокинул чашку, крякнул, довольно обтер губы:

— Да уж вижу. Пошли.

Двери хлопнули. Сольвега выглянула в глазок, убедилась, что вся компания переместилась к соседям: стражники, магистрат, цепь верховых и скрипящий возок, несколько встревоженных мужчин и голосящих женщин, — и накинулась на Сашку:

— Что за лицедейство? Ты в тряпках Сёрен. Она сама — под корытом.

— Учуяла? — Сашка стянул платок, косы тоже упали. Был парень бледен до синевы.

— Дурное дело нехитрое. Ревет под корытом. Хорошо, что эти олухи больше меня глазами ели да выпить не дураки. А чего вы суетились вообще?

Сашка потупился. Пробормотал:

— Да Сёрен испугалась. Что башмак впору окажется и замуж за бургомистра идти. И как тогда Лэти?

Юрий присвистнул. Государыня перевела глаза с одного на другого.

— Тьфу, беда большая! Невест этих, считай, десяток по дворам набрался. Иди, выпусти дуру, — сказала Сольвега знаменщику. — Как в таком корыте стирали? Неподъемное.

Подпела кулаком щеку:

— Ох, крутил хвостом магистрат. При чем тут свадьба, когда и молодух хватают? Пойду к соседкам сбегаю. Бабы знают…

Но в этот раз они знали не больше самой Сольвеги.

48

Глашатай выглядел нелепо и сонно: то и дело чесался, поддергивал штаны, тер небритые щеки и красные глаза. Ежился, пробуя плотнее завернуться в гербовый кафтан: тот был хоть и шерстяной, но без рукавов, а солнце не успело взойти. Хорошо еще, что туман поднялся с городских улиц и синей пряжей уполз куда-то в сторону Переемного поля.

В руках глашатай держал охрипший по утреннему времени рожок и берестяную грамотку, но столько раз уже повторил за это утро написанное в ней, что драл глотку наизусть. Потом такие же грамотки развесят на углах всех крупных улиц, на торжище, общинных амбарах и вестовом столбе перед ратушей.

— Именем и по повелению… отцов-радетелей Кромы… возглашается!!

Поелику зломысники противу стольного града и правителей его не сознаются добровольно, все девки, чьей ноге подошел оставленный на месте убийства башмак, объявляются ведьмами и по обычаю вольной Кромы и Берега с дозволения Пыльных стражей будут утоплены в болоте. Том, что на месте ведьмачьего озера и таковой же рощи, около развалин!! Казнь состоится нынче на восходе!! Слушайте, кромяне!!..

Глашатай икнул, запнулся и повлекся, спотыкаясь, возглашать то же самое на следующем углу. Кое-кто из обывателей поспешно захлопнул ставни, чтобы продолжить сладкий утренний сон, кое-кто, прослушав вполуха, отдался повседневным заботам. Завились над дымовыми трубами первые тонкие дымки. Пастухи, дудя, как обычно, собирали стада, скрипели калитки и ворота хлевов, брели по задворкам коричневые козы и буренки, столь же унылые, как и глашатай. Но кое-кто про дела забыл. Принародной казни, тем паче, казни невинных девушек, в Кроме не случалось никогда, разве в Ночь разбитой луны (не будь помянута). Но тогда охотились и топили в болоте и Закромном пруду взаправдашних ведьм… а вот так, по одному подозрению… Крома гудела.

— Вот и погуляли, — сказала, на бегу завязывая поясок, Сольвега. Имея ввиду вчерашнюю радость по поводу возвращения Тумаша. Ничего пограничнику не сделалось, даже испугаться не успел. И не понял, почему не показался паутинник. Были у домочадцев Ястреба соображения на этот счет, но особо их не высказывали и Сёрен не задевали: и так вчера выплакала со страху все глаза. Мучили их смутные предчувствия, что не зря девушек задержали и в ратушу отвезли. Юрий с Андреем, придя за Тумашем к ратуше, пробовали разузнать хоть что-либо, но стражники, обычно словоохотливые, только хмуро молчали. Вот оно и случилось.

Ястреб шикнул на ведьму.

— О каких развалинах речь? — зевнул спросонья Андрей, пятерней продирая темно-каштановые пряди.

— О доме Луны на Ущербе, — объяснил Юрий. — Там раньше ивовая рощица была заветная и озеро, ведьмы там купались в праздники. А теперь ивы срубили и на месте озера болото.

— Гады.

Ястреб присел на лестнице и глубоко задумался. Остальные ждали.