Радуга

Вначале все шло хорошо. Открыть и закрыть дверь, впустить и выпустить людей, повернуть рычаг в одну или другую сторону. Фонари на участках, круги света, которые они отбрасывают, каменные стены, столбы, рельсы, выхваченные из темноты фарами и словно потухающие у него под ногами, — все это было ему близко и мило. И часто в нем вскипало радостное чувство: он так рано достиг цели своей жизни. Он был самым юным служащим на подземной и надземной железной дороге. В одной иллюстрированной газете даже появился портрет Отто. Его милая повесила этот портрет над своей кроватью. Огромная мощь исходила от рычагов, которыми он как будто играл. Он чувствовал вблизи, совсем рядом, смерть во многих ликах, она была почти осязаема, реальна; но многим ли юношам дано серьезно относиться даже к смерти, к ее воплощениям? Страх, который он испытывал поначалу, особенно в учебном вагоне, давно уже сменился спокойными, разумными навыками; осталось лишь ощущение власти, оно передавалось от рук голове и пронизывало его юное сердце. Он был капитаном и рулевым корабля, который беспрекословно повиновался ему; его пассажиры, господа и дамы, мужчины, женщины и дети, как только за ними затворялась стеклянная раздвижная дверь, располагали собственной волей в весьма тесных пределах. Они думали, что он везет их, куда они желают; но, с точки зрения машиниста, они ехали туда, куда он их вез. Правда, их драгоценную жизнь всячески охраняли, но лишь в определенных границах — и все-таки внутри этих границ человек имеет бесстыдную смелость сесть в вагон, влекомый бешеной энергией водопада, которая обернулась молнией, а в самой чувствительной точке приложения этой энергии работает некая рука. Да, власть была у него.

К сожалению, тогда даже воздух по всей стране трепетал от благоговения перед властью. Мужчины на улице приветствовали друг друга деревянными движениями, точно у них парализовало конечности — они напялили на себя мундиры. Жизнь очутилась под прессом военного управления, но люди, чей долг, казалось бы, состоял в том, чтобы умело кончить войну, прежде всего ощущали вес и значение своей власти над людьми и давали ее почувствовать в любых обстоятельствах. Эта власть изливалась на всех, сладострастно ощущалась всеми и в конце концов оказала роковое влияние и на жизнь юного Темке. Как ни мало жаждал он участвовать в войне, на него действовали изречения полководцев, пресмыкательство газетных писак перед героями, стоявшими во главе армий, и в особенности победоносные заявления и остроты его величества. На одной открытке Вильгельм II был изображен в шлеме и в морском плаще за рулевым колесом корабля, корпус которого не был виден и только угадывался. Внизу было написано, что курс взят правильный, кормчий намерен и впредь держаться его. Именно эти слова в точности выражали настроение Темке. Курс он взял правильный, он намерен держаться его и впредь. То обстоятельство, что курс этот — через рельсы, стрелки, расписания, проверки пути (и прочие предосторожности) — не зависит от его воли, казалось ему несущественным. Какое это имело значение в победные времена, когда в молодых людях так сильно было убеждение в могуществе личности!

А отношения с девушкой вдруг расклеились: своему вечному поклоннику Отто она предпочла унтера — приехавшего в отпуск краснощекого тылового вояку и хвастуна.

Пытаясь поставить на место сего охотника до чужих невест, Отто почувствовал себя беспомощным. В среду вечером, когда он зашел за Минной и снова застал у нее унтера, уютно расположившегося и ре каморке, у него в самом начале разговора, выражаясь образно, бессильно повисли крылья души. Солдат нагло усмехался, а он, Отто, выдавил из себя лишь несколько полувопросительных, полуугрожающих слов по адресу Минны. Он спросил: не стыдно ли ей? Подумала ли она о том, что солдат приехал только на побывку и скоро смоется? Да и вообще, если бы на нем, Темке, не лежала такая ответственность, если бы от его рук-ног не зависело так много и ему не нужно было вечером отправиться на службу, то уж кое-кто узнал бы, где раки зимуют.

— Ох уж ты со своей ответственностью! — непочтительно сказала хорошенькая крошка.

А унтер ухмыльнулся:

— Кто знает, может, скоро заберут и тебя, уж тогда тебе оттяпают руки-ноги! — Унтер опять ухмыльнулся, как бы подтверждая ее слова.

Отто Темке, хоть он и был занесен с некоторого времени в графу «ГГ» (на кровавом и неряшливом жаргоне того времени это означало, что по состоянию здоровья он годен лишь к несению гарнизонной службы), понял, что это вполне возможно. Шли слухи о переосвидетельствованиях. По заявкам предприятий с фронта отзывали пожилых рабочих, отцов семейств. Сильно потрепанные, они возвращались из сфер, где действовал великий пылесос, и снова занимали свои прежние места. Молодые холостяки были в незавидном положении.