Радуга

Но жизнь, творящая и объемлющая всех нас, предпочитает незавершенное придуманному, неприметное насильственному, и в этом ее поддерживает вся бесконечная мудрость целесообразного. После того как была расстреляна английская сестра милосердия, павшая жертвой опрометчивости и произвола пьяного генерала, возмущение, охватившее весь мир, породило страх перед убийством беззащитных женщин. Вот почему Женевьева Аллер в качестве пленной стала работать у немцев, оставаясь такой же нетребовательной, как и раньше, когда она была служанкой и находилась на свободе. В тюрьме здоровье ее очень ухудшилось, и поэтому ее перевели работать на свежем воздухе, внутри ограды из колючей проволоки; она стирала белье, мыла полы, готовила пищу и обслуживала в дезинсекционных камерах пленных женщин. Неприметная, но прекрасная сущность ее души сказывалась в ее работе, в ее молчаливости, в беззащитной кротости. Молодые женщины, попавшие в плен, тянулись к ней за утешением, удрученные горем мужчины провожали ее благодарными взглядами. Лагерный священник как-то сказал коменданту лагеря, католику, что в былые времена, когда люди были более верующими, именно из такого металла чеканились великие святые.

После внезапного окончания войны, когда господин Соан вернулся без руки из того, из другого мира вместе со своими взрослыми детьми и постаревшей супругой и ферма его была вновь восстановлена, Женевьева Аллер, как и в былые годы, опять сидела на своем пороге; вокруг нее летали новые голуби, и новая охотничья собака, играя, теребила ее фартук.

А на выбеленной стене ее комнаты висело в рамке подаренное ей аббатом Дэтаппом изображение святой в голубой мантии рядом с большеглазой самкой оленя и смуглым мальчиком в звериной шкуре. И под ним, составленные из наклеенных самим аббатом золотых букв, сверкали написанные по-французски слова писания, которые она даже не умела прочесть:

«Блаженны чистые сердцем, ибо их есть царствие небесное».

1915–1920

Перевод З. Васильевой

Счастье Отто Темке

опробуйте поставить бочку на зеленый газон в вашем саду. Уже через два-три дня нежные травинки, лишенные света, пожухнут и сморщатся. Так под несравненно более тяжким общественным прессом вянут люди на уродливых улицах с безликими стенами, глазастыми фасадами домов, серой каменной мостовой. Вот к такому существу, к пожелтелой былинке, задуманной и родившейся на свет в виде чудесного зеленого стебля, мы и присмотримся здесь поближе…

Что сталось бы с Отто Темке, если бы не событие, пережитое им в восьмилетнем возрасте? Впервые в Берлине с неслыханной до тех пор быстротой пронеслась электричка, она неслась под улицами, под домами, вырывалась на поверхность и мчалась то над зданиями и площадями, то пересекая линии железных дорог. Желтые и красные вагоны, гигантская круглоголовая гусеница! Боже ты мой! — думал Отто, восхищенный величественным грохотанием быстро несущегося поезда.

В одно из первых воскресений он заставил свою мать, вдову, прачку Альбертину Темке, ввериться этому чудовищному поезду: они собрались поехать с Лейпцигерплац в зоосад взглянуть на забавных медвежат. И хотя Альбертине Темке было лестно, что ей предоставили новенькие с иголочки, пахнущие лаком вагоны, что скамьи сверкают, а медь начищена до блеска, все же она злилась на сына, оглушенная и растерянная. Ее качало, трясло, в ушах гремело, ей было страшно, а скорость движения и вовсе ошеломила вдову. Но, выйдя из вагона, она смягчилась: рискованная затея кончилась хорошо и стоила дешево. Очутившись в пятнадцать минут у цели, вместо того чтобы долго и терпеливо тащиться на конке, она была окончательно покорена. И Отто, которому мать втихомолку грозилась надавать оплеух, получил прощение. Впрочем, ему было уже все безразлично; в это мгновение взошла звезда его жизни. Он возмечтал в один прекрасный день стать машинистом или кондуктором на такой дороге, надеть форму и восседать в застекленной кабине.

Воля человека побеждает все препятствия. Через три года после окончания школы он уже ездил кондуктором на отведенном ему участке пути. Из-под форменной фуражки смотрел он на выходящих и входящих пассажиров, с деловым, официальным видом следил, чтобы не было давки, и ждал, пока дежурный по станции не прокричит на другом конце поезда: «Готов!» Тогда он поднимал руку и подавал знак водителю, сидящему за своей стеклянной стенкой: «Вперед!» Вот уже включен мотор, и Темке неторопливо и изящно ставит ногу в движущийся вагон, протискивается мимо пассажиров на свое место и смотрит, как на поезд бросается грядущее, даль, как она принимает его в свои объятия и как этот поезд, вечно неудовлетворенный, меняет настоящее на милое улыбчивое будущее, будь то мрак туннеля или сияние электричества под сводами, пока ближайшая станция, плоский кафельный гроб, не примет его вместе с его огнями, людьми, скамейками, пестрыми плакатами и будкой — технической его душой. Но смерть поезда длится всего лишь двадцать секунд, его воля требует воскресения, его мировой закон гласит: «Вперед!»