Радуга 2

Все существа сохранили полноту естества, некоторые даже и не заметили за собой изменений. А прочие выставили «полноту», как естественную норму. Унижай, унижай и еще раз унижай. Дави чужую волю, топчи осознанную необходимость, данную нам в ощущениях. Мифическая «свобода», дарованная предателем во второй половине восьмидесятых, воплотилась в «подлинную демократию» последних десяти с лишних лет.

Шурик понимал, что его подводят под злостное оказание сопротивления работникам правопорядка, если, конечно, бывает «незлостное» сопротивление. Лежал себе, никого не трогал, плевал на всякие неповиновения — долежался, получите. Нет повода не доверять сотрудникам — есть повод не доверять гражданам?

Сократ как-то сказал: «В мудром обществе философы не кажутся глупцами, только среди дураков мудрых считают лишенными мудрости». Поэтому Шурик решил про себя, что единственным приемлемым для него образом поведения будет молчание. Убьют его — печально, конечно, но дело житейское. Зато унизить не смогут.

Инквизиторы, добиваясь признания у несчастных «ведьм» применяли пытки. Без признания — никак нельзя. Ни костер, ни пожизненное заключение «на хлебе и воде» — такие вот правила игры. Они не изменились до сих пор. Совесть, что ли, у палачей такая извращенная, что ей требуется Слово для оправдания поступков. Пусть даже и абсолютно лживое слово. Ведьм и изредка колдунов-стрелков (особо метких лучников обвиняли в сговоре с дьяволом, ибо косоглазие стрелков — желательная норма для тех времен) объявляли «вне закона» на основании «свидетельских показаний». Несогласных — пожалте, на дыбу. Побреют все волосы на теле, не считаясь с полом, для пущей важности. Ну и еще целый день пыток. Потом накормят от пуза — аппетит-то во время страданий нагуливается зверский — и в камеру. Спите, только не вешайтесь, господа подследственные. На второй день, если нет признания, снова к пыточному столу. И даже на третий. Потом, видимо, наблюдается некая психологическая усталость у палачей. И объявляют ведьму, или колдуна — невиновным. Пшли вон, шченки, если есть на чем!

В советское и постсоветское время несколько усовершенствовали эту практику. Теперь по домам никого не отпускают. Начали пытать — доискиваются до победного. Родственников привлекают, близких. Слово, нужно Слово! Виновен — ну, так бы сразу и сказал. А ответственен за такой беспредел — дорогой товарищ Сталин. Поэтому-то при Хрущеве, да и после него, чего-то не было ни одного процесса над слугами государства, что пытали, что выносили обвинительные заключения. Ничего личного, просто политика. Получите, пожалуйста, медальку за заслуги. Государство вами гордится.

Шурик не мог различать лица людей, подходящие к нему с разнообразными вопросами, предложениями и угрозами. Они все слились в одно: круглоголовое, налитое кровью в маленьких глазах и огромными кулачищами. Еще подумалось, слава богу, что очки давным-давно разбились за ненадобностью, не то повредили бы глаза. Он старался отвлечься, как мог.

Как мог, это у него получилось.

Однажды в прошлой жизни ехал он домой из Питера. Километров за сто до Петрозаводска лопнул приводной ремень в двигателе машины. Поломка неприятная, но не самая смертельная. Гидроусилитель руля отключился, насос охлаждения, генератор, ну и что-то еще.

Главное в механических проблемах — их правильная диагностика. Сворачивая на обширную обочину, Шурик уже знал причину, почему внезапно так тяжело стало крутить руль, да еще лишняя красная лампочка с изображением аккумулятора зажглась. Запасной ремень был, замена — дело нехитрое, только сориентироваться надо.

Вот Шурик и полез ориентироваться. Стоял месяц ноябрь, через неделю — календарная зима. Мороз с датами не сверялся и позволил себе опуститься до минус двадцати восьми. Солнце давно зашло, до полуночи оставалось каких-то пять часов. Поблизости — лес. Населенный пункт с фонарями тоже не так далеко, километрах в десяти позади. Мимо изредка в разные направления машины ездят, останавливаться никто не собирается: не мешающая движению машина на обочине не вызывает никаких чувств.

Расстелил он коврик, залез под капот, а чтобы было не так темно и страшно — фонарик маленький приспособил. Для свободы рук, взял его в рот. Светит, если двигать губами, куда надо. Можно работать.

Двигатель на морозе остывал быстро, даже очень быстро. В перчатках много не наработаешь. Пальцы тоже подвижность теряют, хотя холода не чувствуют. Впрочем, они и тепла не чувствуют. А вот и вообще к железякам примерзать начали. Ничего страшного, подмышками очень даже быстро отогреются. Вот с ремнем — засада. Задубел он, подлец, не сгибается в нужных местах, хоть тресни. С каждой минутой — все больше и больше. Запихнуть его — проблематично. Ну, а если совсем честно — то невозможно.