Радищев

На этот раз путешественник уже не недоумевает. Он просто не соглашается с воззрениями автора «проекта в будущем». Что именно так думал путешественник, ясно из следующей за «Хотиловым» главы «Вышний Волочек». Находясь во власти впечатлений от только что прочитанного манифеста, он вспоминает одного помещика, который «корысти ради» забывает человечество и устанавливает в своем имении чудовищный режим рабства. Рассказывая о жестокостях этого помещика, о безмерных страданиях крепостных, путешественник впервые сам судит его, впервые сам выносит обвинительный, но не моральный, а политический приговор. И приговор этот решительно противоречит советам встречаемых им людей—те отвергали мщение, бежали его в страхе, а он сам призывает к мщению. Обращаясь к честным дворянам, людям типа крестецкого дворянина, он восклицал: «И вы хотите называться мягкосердыми, и вы носите имена попечителей о благе общем. Вместо вашего поощрения к таковому насилию, которое вы источником государственного богатства почитаете, прострите на сего общественного злодея ваше человеколюбивое мщение. Сокрушите орудие его земледелия, сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепел по нивам, на них же совершалося его мучительство, ознаменуйте его яко общественного татя». Таков был ответ, найденный путешественником. Тем самым кончался второй этап идейного и морального обновления путешественника. Путь, предложенный крестецким дворянином и автором «проекта в будущем»,—путь, свойственный людям типа Новикова или Фонвизина,— был отвергнут. Начинался третий этап—формирование революционных убеждений. Путешественник твердо встал на обретенный им новый путь—путь революции.

Путешественник едет дальше. Он уже научился «взирать прямо» на действительность. Как пелена с глаз, пала вера в царя, в возможность исправить путем монаршего вмешательства хотя бы «мелкие и частные неустройства». Он едет свободный, с обновленной душой, с просветленным разумом. И все окружающее предстает ему в новом свете. Он видит теперь далеко, далеко. Каждое новое впечатление, новая встреча делает его мудрее, отважнее в неуклонно созревающем решении отдать свою жизнь делу освобождения крестьян.

Он все активнее в своих поступках, он уже сам становится силой, способствующей просветлению других, еще заблуждающихся, еще живущих иллюзиями. В деревне Медное путешественник наталкивается на варварскую, но буднично обычную в крепостнической России картину—продажу людей с торгов. Гнев и ярость охватывают путешественника при виде этой ужасной сцены. Помещик, «зверь лютый, чудовище, изверг», продает кормилицу свою, «вторую мать», продает семидесятипяти-летнего старика, который, в бытность свою солдатом, спас жизнь его отца, а затем был дядькой и наставником его самого, продает внучку их, девзонку, которую насилием и обманом он сделал своей любовницей, продает ее не одну, а с ребенком, своим сыном,—продает всех в розницу, разделяя родных людей. Возмущенный, яро ненавидящий дворян, «зверей лютых», путешественник бежит вон из дома, где продавались несчастные, бежит с намерением вступиться за них: «Постойте,—кричит он им,— я буду доноситель». На лестнице встречает своего друга;

— Что тебе сделалось? Ты плачешь?—спрашивает.

— Возвратись,—сказал я ему,—не будь свидетелем срамного позорища».

И здесь уже роли переменились—путешественнику приходится рассеивать в своем друге заблуждение, свойственное ему самому еще совсем недавно. «Не могу сему

я верить,—сказал мне мой друг,—невозможно, чтобы там, где мыслить и верить дозволяется всякому, кто как хочет, столь постыдное существовало обыкновение». «Не дивись,—сказал я ему,—установление свободы в исповедании обидит одних попов и чернецов, да и те скорее пожелают приобрести себе овцу, нежели овцу во христово стадо. Но свобода сельских жителей обидит, как то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборст-вовать, все великие отченники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения». Так в последний раз рассчитывается путешественник с идеей возможного мирного урегулирования отношений между помещиком и крепостным, с надеждой на то, что «великие отченники», помещики вкупе с «казанской помещицей» Екатериной II, сами добровольно отменят крепостное право. Он, наконец, находит реальную и могучую силу, единственно способную осуществить великое дело освобождения. Этой силой оказывается народ, томящийся ныне под игом рабства, но сумеющий разорвать оковы, когда придет час расправы с мучителями.