Радио Хоспис

– Ты должен понять, – продолжал Моралес, глядя куда-то в пространство кружащихся снежных хлопьев, – что мне нет интереса до большинства дел, производимых в Управлении, только до статистики. Дело закрыто – хорошо. Меня это устраивает. Есть десяток-другой людей, моих подчиненных, которые обязаны рассматривать качество и сроки проведения работы, это их дело забивать себе голову такими вещами. Но когда при расследовании дела гибнет бо€льшая часть оперативной группы, затем гибнет еще один человек, а потом приходят долбаные засранцы из Особняка и говорят, чтобы мы на хрен подавились и отвалили от этого дела, черт побери, Бекчетов, вот это уже касается непосредственно меня. И ты должен был подняться ко мне, как тогда, когда попросил о возобновлении дела, и сказать, что из-за этого дела погиб член твоей команды и какие-то долбаные ублюдки отнимают его у тебя. Потому это одна из гребаных причин, по которым я вообще сижу на своем месте. Понимаешь?

– Понимаю.

– Рассказывай.

– Что именно?

– Все. С самого начала. И то, что было в деле, и то, что ты или Гейгер решили в дело не вносить. Всю долбаную муть, понимаешь меня, Бекчетов? Я должен знать, как прикрыть ваши задницы, если в них вцепятся ублюдки из Особняка. Потому что, мать его, что-то происходит. И мне не очень нравится то, что происходит. И я не знаю, каким образом, но сначала Гейгер, а потом ты все время оказываетесь в этой куче дерьма.

– Вы говорили с Гейгером?

– Пытался… – Моралес поморщился. – Его нигде нет.

– Как это?

– Ты мне сейчас вопросы будешь задавать?! – тут же с полоборота завелся Моралес. – Я тебе сказал: что-то, мать его, происходит, Бекчетов! Не выводи меня из себя!

Ветер бросил в лобовое стекло «Ситроена» горсть снежной крупы. Где-то глухо ударила подъездная дверь. Стас вспомнил узкую улицу, зажатую между бетонных плит забора, рифленые листы складских стен, человека в окне. «Что-то происходит…»

И тогда Стас рассказал все. С самого начала, с того момента, как был откомандирован в объединенную группу под руководством Гейгера, через взрыв на складах и ночной побег Скальпеля и Алисы до вчерашнего вечера, окровавленного снега и обрывающейся цепочки шагов.

Моралес молчал долго. Хворостов и Беби-Бум еще в середине рассказа Стаса спрятались в машину Душки Джи. На улице крепчал ветер, он кидался снегом уже без всяких церемоний, вел себя, как распоясавшийся пьяница, на которого не было управы. Моралес сидел весь набычившись, словно готовился принять мощный удар, смотрел исподлобья, но вряд ли видел что-то конкретное. По его огромному лбу пролегли гигантские барханы морщин.

В конце концов он положил свои ладонищи на руль и сказал:

– Иди разогревай свою машину. Покажешь, куда ехать…

– Куда ехать? – не понял Стас.

– К этому твоему другу… Бруно.

– Бруно?

– Господи, мать твою, Бекчетов, ты что такой непонятливый сегодня?

– Я действительно не понимаю, – покачал головой Стас. – Зачем вам ехать к Бруно?

– Затем, что, во-первых, если это имеет отношение к делу и к тому, что происходит, я собираюсь быть в курсе. Во-вторых, если кто-то решит вас остановить, им сначала придется остановить меня, а я свою задницу прикрыл давным-давно. Им придется круто, мать их, повозиться, чтобы достать меня. А если я тоже не буду сидеть сложа руки, а я на хрен не стану сидеть сложа руки, то черта с два они меня достанут! Иди грей машину, я сказал!

Стас взялся за ручку двери, помедлил, потом снова повернулся к Моралесу:

– Нужно позвать Шрама с Арчи. Они в этом деле с самого начала, так что, если что-то случится, их тоже заденет.

– Давай, звони своим парням, и поехали, только, ради бога, не тяни долбаное, мать его, время! – раздраженно ответил Моралес.

* * *

Они медленно ехали по забитым магистралям: «Студебеккер» Стаса впереди, мощный ящероподобный «Ситроен» следом, а юркому спортивному «Мазерати» Душки Джи приходилось плестись последнему едва ли не в треть своих лошадиных сил. Ветер не утихал ни на минуту, лишь время от времени менял направление, налетая с неожиданной стороны. Низкое, цвета селедочной спины небо, мрачные в этих застывших сумерках стены городских ущелий, безрадостная медлительность забитой грязными машинами улицы. Снежная каша собиралась к краям дороги подобием рвотной массы, а там, где автомобильному потоку удавалось набрать хоть какое-то подобие скорости, снег летел из-под колес мокрыми брызгами. Самыми мрачными штрихами этого утра были витрины магазинов – особенно дорогих магазинов – вдоль дорог, беспощадно забрызганные грязной снежной кашей. Горящий внутри свет неуверенно пробивался наружу.