Постмодернисты как раз и видят идеал освобожденного человека в животном, приобретающем первые проблески разумности. Это, к примеру, умная кошка. Кошка с определенными элементами человеческого интеллекта, с элементами компьютерного сознания, довольно развитого. Ее утверждения абсолютно произвольны, она то сидит на столе, то спрыгнет, постоит, потом опять на стол запрыгнет. Что ею движет, что она делает? Это непредсказуемо. В этом есть животно-демоническая логика, ускользающая от человеческого рассудка. Представьте, что эта кошка начинает впервые задумываться о каких-то философских вещах, но пока еще избегает «диктатуры» сложных структур сознания… Это и есть постмодернистский идеал человека, деградировавшего до уровня зверя, или зверя, пробудившегося к человеческим началам. Постмодерн предвещает скорую эпоху зверства, впрочем, вполне «гуманного», ведь кошка не производит на нас впечатления людоедки; она, конечно, достаточно хищное, жестокое существо, но в тоже время очень мягкое, ласковое. Эта мыслящая, говорящая кошка представляет собой прообраз существа постмодерна или постчеловека. Неслучайно у мгновенно вспыхнувшей и тут же исчезнувшей певички Маши Ржевской есть песня «Когда я стану кошкой». На самом деле то, что описывается в этой песне, уже произошло, Маша Ржевская стала кошкой и не только она, поскольку в постмодерне «мыслящими кошками», существами, ведомыми темными, смутными инстинктами, обладающими случайными элементами оставшегося (или появившегося внезапно) разума являются все. Ведь Маша Ржевская не обладает всей полнотой интеллектуального арсенала, данного человечеству, а лишь фрагментарными его отблесками, которые случайно вспыхивают то здесь, то там в пространство ее скудного серого вещества.
Неслучайно об Антихристе говорится как о звере. Число его — число зверя. Вот это «то мега терион» — «великое зверство» или зверочеловечество, точнее, зверокомпьютеры —это и есть люди эпохи постмодерна.
Итак, почему же все-таки Бог, Высший Принцип, попускает божественному субъекту ниспасть до состояния человека Просвещения, представляющего обезьянью пародию на богочеловека, а потому еще ниже — до состояния наших современников? Тому есть множество объяснений. В юности, читая «Оседлать тигра» Юлиуса Эволы, я был заворожен приводимой там цитатой из Ницше: «Кто такой сверхчеловек? Сверхчеловек есть победитель Бога и ничто». Эта удивительная формула, казалось бы, не вписывающаяся прямо в тот контекст, о котором мы говорим, оказалась для меня центральной и предопределила весь ход моей мысли в дальнейшем.
В картине закрытия Яйца Мира сверху и потом открытия его снизу мы видим процесс растворения субъекта. Высшая субъектность, насыщенная божественным началом — это стартовая позиция, урезывание субъектности — это момент, когда Бог умирает, а субъект становится не божественным, а чисто человеческим, и дальше он и сам растворяется, когда, как тот же Ницше говорил, «наступает эпоха европейского нигилизма». Как только европейское человечество убивает Бога, Бог умирает, открывается бездна ничто, и в этой бездне ничто скользит маленький человек. Он отчаянно борется с обступившей его тьмой, но не может выстоять. И начинается заключительный этап растворения субъекта.
(Это уже действительно зверочеловечество – все эти люди, ездящие в офисы, сидящие в ресторанах, отдыхающие на курортах. И особенно молодые люди, пьющие пивко у станции метро. Они сбегают с уроков, выкручиваются перед родителями не ради каких-то действительно качественных молодежных действий, не ради экстатического опыта, опыта любви, приключений, романтики... Они сбегают туда уже даже не в поисках телесных ощущений. В хмуром грязном переходе они стоят, грубо толкаясь друг с другом, выпивая омерзительное мондиалистское пиво. И это происходит постоянно. Они уклоняются от всякого прикосновения к ним смысла для какой-то страшной, действительно демонической акции. Не хулиганской или аморальной, а для акции полностью лишенной какого бы то ни было содержания. Или телезрители — еще одна «профессия» современной России. Это люди, умеющие смотреть телевизор «по-настоящему». Это предел. Если бы такой человек предстал перед объективной картиной бытия, перед «книгой бытия», то ему бы там не нашлось места, его туда не вписали бы, забыли бы вписать.)