Радикальный Субъект и его дубль

Если раньше, в эпоху открытого Яйца Мира, человек был больше чем человек, носителем Божества, открытой чашей Божества, то в эпоху закрытия Яйца Мира он превратился просто в человека со всей его «оптимистической трагедией», со всей гаммой чувств, со всей экзистенциальной обреченностью смерти, но он был всё-таки оставался человеком. Он был оторван от Бога, богооставлен, но продолжал оставаться центральной фигурой великого рассказа современности. Этот человек страдал, любил, умирал; он был смертен, но он осмыслял свою смертность, за которой ничего не было (и перед которой, строго говоря ничего не было); он осознавал свое трагическое место в мире. И хотя традиционалисты и ненавидели этого автономного человека, он, тем не менее, вызывает определенное уважение. Хотя бы потому, что на смену ему приходит нечто более ужасное, постчеловек — мгновенный сосуд демона, след армий «гогов и магогов». Человек (точнее постчеловек) отныне не вместилище Бога, но коллектив бесов, бесовской ансамбль, где каждый играет совершенно не связанную ни с чем мелодию, которую по сути дела никто не слушает; и в этом какофоническом пространстве случайных визгов, скрипов, скрежетов рождается глобальная цивилизация, «новый мировой порядок».

Когда мы включаем любой современный информационный канал, мы, в принципе, не понимаем, что там происходит, поскольку структуры понимания разлагаются потоками взаимоисключающих, противоречащих друг другу интеллектуальных элементов; и то, что нам показывают, только укрепляет нас в чувстве полной растерянности и неясности. Концы с концами не сходятся – ни в информационных потоках, ни в нашем сознании, силящемся их осознать, но лишенных для этого элементарных навыков. Сами постмодернисты называют это «бесовской текстурой». У телепрограмм нет настоящего автора, есть только коллектив каких-то снующих балбесов, которые носятся с кассетами, судорожно копаются в интернете, что-то снимают, что-то монтируют. И поскольку времени на телевидении всегда нет, его всегда меньше, чем надо, в последний момент ставят тот кусок, который под рукой, а не тот, который хотелось. В результате хаотической деятельности выходит не та программа, которую задумали (часто изначально довольно невнятно и сбивчиво), но, что получилось по факту. Чему посвящена программа, сам ведущий подчас уже не успевает сообразить, поскольку надо быстро выходить в эфир. Сверху требуют одно показать, снизу — другое, кто-то приносит cash на «джинсу», отсчитывает. В конечном итоге, анализ любого события, например, приезда американского президента, представляет собой полную неразбериху с точки зрения медийности, поскольку сегодня никто не обучает людей расшифровывать и понимать контекст. В результате — полное непонимание зрителями того, что говорит диктор, ни сами диктором того, что он сам и говорит.

Отсюда в постмодерне у людей может возникать ложное ощущение, что всё действительно очень смешно. Поэтому на всех каналах огромное количество Петросяна или еще более чудовищный уроды – вроде «Камеди клаб» (но это запредельный идиотизм, не поддающийся самому смелому анализу). Петросян, который смеется — это предельно несмешно, но поскольку это несмешно, люди смеются уже над тем, кто так несмешно шутит. Потом, поскольку везде шутят только несмешно, это становится привычкой. Человек переключает каналы и от какого-то разделывания трупа переходит опять к Петросяну и его жене в кожаных брюках, с удивительным взглядом, гипнотизирующим такой магнетической тупостью, что действительно «смешно» становится. Я сам иногда то КВН посмотрю, то Петросяна для взбадривания.

 В чем-то мы, русские, всегда впереди. Вот и теперь то, что у нас творится, с точки зрения вторжения «гогов и магогов», не имеет прямых аналогов в культуре ни одного из государств мира. И США, и Европа гораздо дальше от того законченного состояния одержимости и финального безумия, в котором находимся, к сожалению, мы.

Ризома

Итак, постмодернистская культура, в принципе, связана с канонизацией такого стиля. Она утверждает, что человек закончился. И если Ницше говорил в эпоху модерна, что Бог умер, то сейчас говорят, что умер автор, умер человек, но остались машины-желания, то есть примарные инстанции выработки влечений, причем влечений хаотических, неконцентрированных, без всяких табу, без всяких целей, плывущих, расползающихся под поверхностью, как клубни картофеля – это Делез и Гваттари называют «ризомой». Ризомное существование представляет собой описание демонической экзистенции.