Радикальный Субъект и его дубль

Смерть и жизнь определенным образом оказываются здесь синонимичными, поскольку оба эти явления находятся в состоянии полной имманентности по отношению друг ко другу. Это не совсем бессмертие, поскольку последнее требует опыта смерти, для того чтобы ее превозмочь (а это уже возникает гораздо позже). Здесь и смерть, и жизнь просто отсутствуют. И здесь нет понятий «здесь» и «там», «тогда» и «сейчас», а всё принадлежит «здесь». Представьте себе такое «здесь», у которого нет «там». Представьте себе такое «сейчас», у которого нет «тогда». И представьте себе такое «это», у которого нет «то». Есть только «это» как абсолютное «это».

И здесь возникает принципиальный момент: когда мы видим «это» без «того», «сейчас» без «тогда» и «здесь» без «там» — это означает, что никаких границ в этом абсолютном существовании изначальной среды предания нет. И тем не менее, нельзя слишком банально, пошло рассматривать означенное состояние как абсолютную жизнь. Глядя на всё описанное, мы не можем его отождествить даже с абсолютной жизнью, или, с таким же успехом, с абсолютной смертью. Какова эта стихия, где нет первоначального разделения на жизнь и смерть, каково существование или бытие, где жизнь и смерть соприсутствуют или равнотождественны — мы даже представить себе не можем, но именно эта имманентная сакральность и является той точкой, исходя из которой мы начинаем рассмотрение генезиса судьбы смерти в мире.

Да, мы в своем исследовании генеалогии смерти исходим из того момента, где ее нет. Но мы также исходим из того, где нет ее антипода — жизни. Поэтому, если нет антипода, жизни, то — в дуальном коде — у нас не получается банальной моралистической картинки, на которую постоянно пытается соскользнуть в наше сознание.

Острова Блаженных

Об этом интенсивном бытии, не знающем границы, не знающем смерти, повествуют древние мифы. Греки говорили о гиперборейцах —народе, живущем на Крайнем Севере, у которых полгода — зима, полгода — лето, и сообщалось, что они не знают смерти вообще. Гиперборейцы просто кончают самоубийством, когда им надоедает жить.

Древние кельты знали об Островах Блаженных, где живут бессмертные этносы. Китайцы рассказывали об Островах Бессмертных и о волшебном городе Ив, населенными мудрецами, чья жизнь длится вечно. Любопытно, что ива была сакральным деревом славянских племен. Мы-то считаем, что сакральное русское дерево — береза, на самом, же деле сакральным деревом для наших предков была ива, а береза была главным сакральным деревом древних тюрок.

Кто иной крадется изнутри

В определенный момент в рамках среды предания происходит фундаментальная катастрофа. В абсолютной жизни, где нет смерти, или может быть, в абсолютной смерти, где нет жизни, — в данном случае это абсолютно взаимозаменяемые понятия, — вдруг возникает пятно. И тогда огонь чистого гиперборейского бытия начинает чуть-чуть затемняться. Хотя это еще не ночь, еще не тьма, это еще не «иное», это еще не «там», это всё еще «здесь» и только «здесь». И пока мы говорим о Традиции, пока мы говорим о парадигме премодерна, о среде предания, мы всегда будем говорить, что всё-таки, в основном, всё остается «здесь» и «сейчас» в пределах абсолютно «этого». «Там», «тогда» и «того»  пока еще нет, но уже что-то подсказывает, что в этом огне есть примесь инаковости. Иными словами, это уже не такой светлый огонь… Хотя это, безусловно, огонь, а не тьма или ночь. Это день, это небо, но может быть, уже не такой дневной день, не такое небесное небо, не такой огненный огонь. Пока еще не появляется «где-то там», но что-то становится не так «где-то внутри». Иначе говоря, внутри полярно-райского бытия чуть-чуть смещаются акценты.

Это самая большая тайна, загадка в истории бытия: откуда берется этот необъяснимый отход на микроскопическое расстояние от той идеальной, сакральной имманентности, которая существовала в истоке среды предания?

Здесь, как в океане света выделяется пятно. Это смерть начинает проникать в то, что предшествовало жизни и смерти.

Это происходило постепенно, очень медленно, не как единовременное событие. Смерть вкрадывалась в жизнь постепенно. Прошли очень долгие циклы, прежде чем сама среда предания вообще начала замечать, что что-то происходит. В описаниях ветхозаветных праведников, которые жили очень долго, но потом всё же умерли, на шестисотом, семисотом году их жизни начинает закрадываться первое подозрение, что что-то не то; что сейчас будет происходить что-то отличное от того, что происходило раньше. Это очень таинственные вещи. На мягких лапах крадется смерть. Она приходит не извне, она приходит откуда-то изнутри и начинает менять картину среды предания.

Начало диалога со смертью в среде предания