Радикальный Субъект и его дубль

В метафизике суфизма существует практика фана, то есть «погашения». Представьте себе, что вы держите в руках зажженную сигарету. Вот вы ее докурили, и потом тушите в пепельнице. Такова же и практика фана: вы есть, вы ходите, пьете компот, смотрите по сторонам, звоните по телефону. Но на самом деле — это горящая сигарета. Пока она тлеет. Но рано или поздно она закончится, и, не дожидаясь, пока она догорит до фильтра, вы просто тушите ее о дно пепельницы. Это простейшая формула фана: вы есть и — раз! — вас нету. Вы призываете на себя конец, вы призываете завершение собственного существования.

Казалось бы, тут можно сказать: ну и всё. Однако тут-то, как только вы освободили место, которое вы занимаете неправомочно, случайно и бессмысленно, — с точки зрения суфийской антропологии, — только всё и начинается. Свое место всякий человек занимает не по праву, у него нет билета. Часто нам снится, что мы едем в московском метро, и у нас начинают проверять билеты. Это верная сновидческая интуиция, поскольку у нас на самом деле этого билета нет. Мы едем, но билета мы не купили, не заплатили за него, и любой контролер – да что там, контролер, просто любой! -- может, имеет на это все основания, нас немедленно выдернуть с нашего места и «потушить».

Итак, задача первого шага в оплате собственное существования — это погасить себя как сигарету и войти в состояние «фана». А дальше посмотрите, что будет. Если есть что-то ценное в вас, то оно даст о себе знать. Придет и скажет (как в песне Псоя Короленко): «Дорогие товарищи, я крошка Хавэлэ, я пришла, теперь я буду занимать это место». А если ничего не придет, значит — не удалось. Что ж, место другим освободите.

Этой практике метафизического самопогашения в суфизме соответствует монашеская практика православного кенозиса, истощания. Монах гасит себя, чтобы в нем проявился кто-то другой. Надеется, что это будет кто-то другой.

Однако не у каждого монаха получается, чтобы это был настоящий другой. Чаще всего они путаются в самих себе и чем больше стараются избавиться от себя, присмирить себя, тем больше их «эго» утверждается в том, какие они молодцы. Это очень тяжелый путь. Тоже своеобразная практика ночи, хотя и православная.

Не объяша: как это понимать?

В Евангелие дана очень важная формула: «свет светит во тьме и тьма его не объяша». На первый взгляд кажется, что всё здесь просто. Речь будто бы идет о таком появившемся свете, который прервал главенство тьмы. Но давайте мы всё представим себе немного по-другому. Ведь неслучайно во всех переводах встречается это «объяша», то есть «полностью окружив». Свет светит, а тьма его не может окружить. На самом деле, здесь говорится уже о какой-то другой тьме, поскольку тьма, данная как граница, — это то, что по определению окружает: и метафизически, и индивидуально. А вот та тьма, чье кольцо прорвано неким светом, — особым светом, наверняка необычным светом, зажегшимся во тьме, — имеет другой характер.

К сожалению, мы не знаем, прорвал ли этот свет тьму только в одной точке или в нескольких... Но даже в таком случае – если в одной-- она его «не объяша». Может быть, на 359 градусов всё-таки она его и объяша, но если хоть на один градус не объяша, значит, вообще не объяша. Иными словами, там, где граница прорвана, отменяется само понятие границы. Но в этой очень сложной и страшной формуле речь идет об особой тьме, о тьме, которая разгадана, которая преображена, раз она «не объяша». Значит, она уже не тьма. Она просветлена с обратной стороны. Да и свет этот, по-настоящему невечерний, иными словами, не имеющий перспективы энтропии, не подлежащий тьме — это тоже особый свет, свет необычный. И вот, когда он зажегся и светит во тьме, оказывается, что он что-то нарушил в фундаментальном балансе между возможным и действительным, между ночью и днем. И появилось ночеденствие, (или денноночествие), появилась особая реальность, где свет не кончается и тьма не гасит его. Соответственно, нет начала, нет конца. Есть прорыв в фундаментальной диалектике.

Так что же повествует нам эта удивительная евангельская формула? Она снова обращает нас к той точке, где спина неба соприкасается с ликом земли. Это особая тьма и особый свет. Они преобразили друг друга и стали чем-то иным.

Русская тьма

Гениальный Клюев, русский пророк, точно предчувствовал это в своих стихах:

«И над Русью ветвится и множится

Вавилонского плата кайма.

Возгремит, воссияет, обожится

Материнская вечная тьма.»

Не человек обожится, тьма обожится. Вещая, священная ночь обожится. Это обожение тьмы, безусловно, подталкивает нас к удивительной вещи – такой как  русская тьма. Поскольку о чем бы Клюев ни писал, он писал только о Руси. Ведь только «русская тьма» единственно и может подлежать этому обожению. «Русская тьма» — материнская и вещая.

Ксенофан и его земля