Рабыня

Лотти

(Портер Скейлз)

Что мы читаем в ее глазах? Укор? Вопрос? Обвинение? Что, в конце концов, ей от нас надо? Глядя на Лотти, мастерски изображенную Лу Энн Белл, невозможно не задать себе этих вопросов. Нам известно, что Лотти была рабыней, принадлежавшей Роберту Беллу, мужу Лу Энн. Нам известно, что портрет Лотти был написан Лу Энн Белл в 1849 году, примерно за тринадцать лет до начала Гражданской войны. Сколько лет Лотти? Пятьдесят? Шестьдесят? По ее домотканому платью, по грубым, потрескавшимся пальцам видно, что Лотти была полевой работницей и трудилась на табачных, пшеничных и кукурузных полях плантации Белл-Крик. В руках у нее цветы – несколько колокольчиков, ветка магнолии, лилии – все, что растет в Вирджинии, родном штате Белл, – и краски здесь густые, полотно насыщено цветом.

Лицо Лотти неизбежно приковывает к себе взгляд зрителя; от него невозможно оторваться, потому что это необычное лицо. У нее полные щеки, толстые губы слегка приоткрыты, так что видна розовая полоска рта, как будто Лотти сейчас что-то скажет, как будто ей нужно чем-то с нами поделиться. Лоб пересекает горизонтальная морщина, глаза темно-карие, веки тяжелые, но взгляд выразительный. Она смотрит прямо на зрителя, и что-то в этом взгляде вызывает неловкость. На миг мы отворачиваемся и видим ветхое дерево хижины, перед которой стоит Лотти, расстилающееся за ней поле, которое кажется беспокойным и взвихренным, как будто кустики табака пляшут под сильным ветром. Мы рассматриваем детали, окружающие Лотти: паук на стене хижины, освещение, намекающее на скорый закат, не отбрасывающие тени облака на заднем плане.

И только после этого мы снова смотрим в глаза Лотти. Мы смотрим и видим, что в ней нет ни жалости, ни осуждения. Это не портрет работницы, в ней нет сексуальности, нет и материнской доброты. Она просто женщина из плоти и крови, все ее надежды и страхи – на лице, в глазах, в руках, которые держат цветы. Изобразив свою модель, рабыню, именно так, с нежностью и надеждой, Лу Энн Белл нарисовала портрет самой человечности.

Как всегда, когда мы видим прекрасный портрет, нам хочется больше узнать о модели и об обстоятельствах создания произведения. В годы супружества с Лу Энн Роберт Белл владел десятками рабов. Сейчас, спустя 150 лет после смерти Лу Энн Белл, мы уже не узнаем, почему она выбрала для столь яркого изображения именно Лотти. Может быть, Лу Энн была привязана к Лотти? Каким был характер их отношений? Точно так же мы можем только догадываться о том, как писалась картина. По памяти? Или она специально поставила Лотти перед хижиной рабов, вложила ей в руки цветы, установила мольберт в грязи?

Однако я утверждаю, что, в конце концов, совершенно неважно, как и почему. Ведь нам остается художественный опыт в его первозданном, самом высоком проявлении. Мы видим искусство, не замутненное никакими рассуждениями и теориями. У нас, зрителей, нет никаких догадок, теорий или стремлений. Ничего не надо преодолевать. Ничего не надо из себя изображать. Есть только Лотти, эта могучая гостья из времени и места, настолько далекого от нас, настолько чуждого нашему опыту, что мы никогда ее не поймем. И все же мы пытаемся. Мы встречаем ее взгляд – и современным мир уходит на задний план. Мы стоим рядом с ней в Линнхерсте, штат Вирджиния, в 1849 году, в солнечный день. Лотти излучает призыв к спокойной, чистой и ни с чем не сравнимой эмпатии, призыв, который невозможно не заметить или забыть. Ее взгляд держит нас. Мы не можем отвести глаз.

(* Эссе впервые опубликовано в «Артфоруме» 25 марта 2000 года.)