Рабы Парижа

— А, так вы испугались, я вам внушаю ужас и отвращение? А кто был причиной? Вы, сударыня! Двадцать три года я пытался забыть слова этого несчастного, за которые я его убил! Он сказал, что жена моя, на которую я молился, имеет любовника!

Графиня подняла-голову и гордо посмотрела на мужа.

— И то была истинная правда, которая легко подтверждалась, — устало добавил граф.

Она молча опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

— Бедный Монлуи, — продолжал граф, обращаясь скорее к себе, чем к ней, — он был любим! У него была скромная и любящая подруга, живущая своим трудом, сердце которой в тысячу раз благороднее и честнее гордой и надменной наследницы древней фамилии Совебургов, на которой я был женат!

— Октав!

— Она доказала это! Он хотел жениться на ней. После его смерти, оставшись беременной, потеряв доброе имя, она жила в маленьком местечке, а там не прощают такого… не потерялась, не пошла по кривой дорожке, а сосредоточила всю свою любовь на ребенке, с которым осталась. Я считал своей обязанностью помогать ей иногда деньгами… Так, мелкие крохи, но она смогла на эти крохи воспитать сына! Теперь этот ребенок взрослый и, учитывая то, что у него есть образование, будущность его обеспечена…

Если бы граф с женой меньше были заняты своими переживаниями, они бы давно услышали сдерживаемые рыдания буквально рядом с ними.

Графиня часто видела мужа мрачным, но таким еще никогда.

— Так вот, постарайтесь сравнить себя с этой бедной девушкой, — продолжал граф, — я знаю, что совесть вас еще ни разу в жизни не беспокоила, но обернитесь на свою жизнь! Вы были развращены еще девушкой, были преступной женой и недостойной матерью!

Никогда прежде графиня Мюсидан не стала бы покорно выслушивать подобные упреки, но сегодня она впервые испугалась.

— Вместе с вами, — продолжал граф, — в мой дом вошли позор и несчастье, а между тем любой на моем месте мог бы предвидеть это. Но я был настолько влюблен в вас, что попросту не замечал, какую глупую роль играю в вашей комедии!

— Вы говорите неправду, вас обманули!

Мюсидан рассмеялся.

— Да нет, я располагаю фактами, только вы почему-то всегда считали, что я из тех мужей, у которых на глаза надета повязка! А все было очень просто! Я так любил вас, что это было выше моей гордости и самолюбия…

Он говорил в каком-то забытьи.

Графиня молча слушала.

— Я молчал, потому что знал: день, когда я открою вам, что мне все известно, станет последним днем моего счастья, вы умрете для меня навсегда. Я мог убить вас, но жить без вас я не мог. До сих пор вам и в голову, верно, не приходило, сколько раз жизнь ваша висела буквально на волоске! В минуты самых жарких ласк мне чудились на вас чужие поцелуи, и я делал титанические усилия, чтобы не задушить вас. В эти минуты я сам не знал — люблю я вас или ненавижу…

— Пощадите, Октав!

— К чему это теперь, я давно мог подчинить вас своей власти, но… довольно.

Графиня задрожала. Знал ли муж о переписке? Сейчас в этом вопросе заключалась вся ее жизнь.

— Позвольте мне сказать вам, — начала она.

— Незачем, — коротко и грубо перебил ее граф.

— Клянусь вам…

— Бесполезно. Если я говорил с вами сегодня, то совсем не затем, чтобы слушать ваши лживые клятвы. Я настолько разбит, что мне просто необходимо было высказаться. Раньше я еще рассчитывал, что вы раскаетесь и оцените всю огромность моей любви, но этому не суждено было случиться.

Графиня пыталась сказать что-то в свое оправдание, но граф не дал ей сказать ни слова, продолжая свою исповедь.

— Разлюбив вас, я стал жить с вами под одной крышей единственно ради того, чтобы спасти хоть часть состояния, потому что ваше мотовство вошло в парижские поговорки. Тысячи в ваших руках летели, как щепки. Я отказался платить по вашим счетам, и это хоть немного сдерживает ваших поставщиков. Эти деньги я решил сохранить для Сабины, которой нужно будет приданое, и оно будет у нее, достойное ее имени. Хотя…

— Что вы хотите сказать этим «хотя»? — резко спросила графиня.

— То, что вам прекрасно известно: Сабина — не моя дочь!

Этого графиня вынести не смогла.

— Довольно, Октав, довольно! — закричала она, — я во многом виновата перед вами, но не позволю оскорблять мою дочь!

— К чему эта комедия, тем более, что и дочь вы тоже никогда не любили? Вы ведь только номинально считаетесь ее матерью, а на самом деле никогда не занимались ею!

— Ах, Октав, почему вы раньше никогда не говорили со мной так, я давно хотела вам во всем, буквально во всем признаться, но…

Граф безнадежно махнул рукой.

— Поздно, что бы вы теперь ни сказали, меня не может тронуть и вернуть вам мое уважение.

Графиня Мюсидан, совершенно разбитая, упала на диван. Все надежды возродить свое былое влияние на графа были разбиты вдребезги.

Рыдания в соседней комнате утихли. Сабина собралась с силами и добралась до своих апартаментов.

Граф только собирался выйти из своего кабинета, как вошел слуга и подал ему письмо, в котором барон Брюле освобождал его от слова по поводу руки Сабины.

Последний удар сразил графа, ему даже стало казаться, что письмо написано тем типом, во власти которого он теперь оказался.