Работы о Льве Толстом

В начале разговора об «Анне Карениной» используется характерная для Эй­хенбаума двадцатых годов терминология (сделано, влияние, преодоление, борьба), но завершается пассаж напоминанием об авторе-демиурге, создателе сделанной вещи, субъекте борьбы и влияний. «Роман поначалу кажется сделанным по ев­ропейскому образцу, чем-то вроде сочетания традиций английского семейного романа и французского "адюльтерного" <...> Французские критики, в известном смысле, правы, когда они видят в "Анне Карениной" следы изучения Толстым французской литературы — Стендаля, Флобера; но, увлекаясь патриотизмом, они не видят главного — того, что "Анна Каренина" (не говоря о русских тради­циях, восходящих к Пушкину, о чем речь впереди) представляет собой не столь­ко следование европейским традициям, сколько их завершение и преодоление. Однако это получилось не сразу. История создания "Анны Карениной" есть история напряженной борьбы с традицией любовного романа — поисков выхода из него в широкую область человеческих отношений. Роман скрывает в себе большое внутреннее движение: это не простое единство, а единство диалектиче­ское, явившееся результатом сложных умственных процессов, пережитых самим автором».

Позднее сформулирована исследовательская доминанта — как проекция глав­ной гипотезы монографии: «Центральная проблема романа — проблема отношения к жизни, к действительности, проблема поведения и связанная с нею проблема "дурного", проблема виновности, волновавшая Толстого до конца жизни ("Нет в мире виноватых")».

В итоговом пассаже интерпретация эпиграфа перерастает в формулировку об­щего смысла книги, причем в стиле свободного размышления, почти без всякого использования специальной терминологии (упоминание М. Алданова объясняет­ся ранее цитированной его книгой «Толстой и Роллан»). «Итак, эпиграф относит­ся к судьбе Анны и Вронского. "А как же Бетси Тверская и Степан Аркадьевич? — спросит читатель, прочитавший книгу М. Алданова. — Почему же они продолжают жить припеваючи?" Это вопрос человека, обсуждающего роман Толстого с юриди­ческой точки зрения, а не по существу. Толстой не был юристом и писал свой роман не для юридической науки. Тут нет "состава преступления", — и ни прокурорам, ни защитникам делать с этим романом нечего. Тут — проблема высшей этики. Бетси Тверская и Степан Аркадьевич, как и все светское общество, живут вне вся­кой этики или морали и потому стоят вне этой проблемы. Анна и Вронский стали подлежать собственному моральному суду ("вечному правосудию") только потому, что они, захваченные подлинной страстью, поднялись над этим миром сплошного лицемерия, лжи и пустоты и вступили в область человеческих чувств. Там, где есть

Левин, Анна и Вронский, Толстому и его богу незачем возиться с Бетси Тверской и прочими "профессиональными грешниками": они существуют в романе как реальное социальное зло, которое подлежит суду история. Толстой, как настоящий реалист, написал не нравоучительный роман на тему "о высшей справедливости", а нечто совсем иное, и его эпиграф нельзя понимать ни как проповедь мещанской морали, ни как речь спутавшегося юриста, начавшего с обвинения, а кончившего защитой».

Первые две книги о Толстом (третью читали уже совсем другие современники, если мерить эйхенбаумовскими десятилетними циклами — люди третьего поколе­ния, внуки) вызвали не только привычную критику со стороны, но и скептические отзывы соратников-опоязовцев⁴¹. Их общий знаменатель: беллетризация, слишком хорошо написано («Боре нужно написать роман про Толстого. Для этого из его статей нужно выскоблить кавычки»; Шкловский — Тынянову) и методологический эклектизм, уход от «прекрасной ясности» раннего формализма («Борис Михайло­вич в последних работах разложился до эклектизма. Его лит. быт — вульгарнейший марксизм»; Шкловский — Якобсону).

Интегрированный по аргументам (по тону же — доброжелательно-иронический) отклик о труде Эйхенбаума остался в методической работе Г. А. Гуковского (совсем скоро он вместе с Эйхенбаумом будет изгнан из университета и погибнет). «Вот два тома труда Б. М. Эйхенбаума "Лев Толстой": в этой книге идет речь о Льве Толстом (как говорит и ее название), но не о произведениях Льва Толстого, а об идеях Льва Толстого, выраженных в любом проявлении его мысли, кроме как в художествен­ных образах.