Раб и солдат

— Да! Это учтено! — подтвердил Раевский. — Командирам следует отобрать солдат первой очереди десанта. Остальные прибудут вторым рейсом в составе отдельных отрядов. На берегу они примкнут к своим баталионам. Я выдвигаюсь с первой группой.

— Но господин генерал… — загомонили старшие офицеры.

— Это не обсуждается! Я буду первым, чья нога вступит на берег Туапсе. Имейте в виду, господа, с нами на борту молодой художник. Айвазовский, — Раевский улыбнулся Серебрякову, намекая на общие корни моряка и живописца. — Ему поручено создать полотно, прославляющее действия армии и флота!

… Море разошлось не на шутку. Штиль сменила болтанка. На больших кораблях ее было сложнее переносить. Построенным на пушечной палубе тенгинцам 2-го батальона и карабинерской роты из Михайловского укрепления приходилось несладко. Солдаты стояли навытяжку с зелеными лицами, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не проблеваться на палубу. Порой кое-кто не выдерживал и выбегал из строя к ведрам, стоявшим у задраенных пушечных портов.

Вдоль строя прохаживался фон-Бринк, отбирая тех, кто пойдет с ним в первой очереди десанта. Егор Егорович был мрачнее тучи. Морская болезнь его поразила вместе со всеми. Как идти в бой с солдатами, измученными качкой? Его внимание привлек здоровенный солдат с румянцем на лице и заспанными глазами. Такому молодцу не в карабинерах место, а в гренадерах.

— Экий ты, братец, оборвыш. Отчего такой вид?

— Рядовой Девяткин, Вашбродь! — молодцевато отозвался Вася, преданно пуча глаза и изображая вид лихой и придурковатый. — Из Михайловского укрепления. Поизносился.

— Пойдешь со мной, Девяткин, в первой очереди десанта!

Коста. Старый квартал Стамбула, конец мая 1838 года.

Я шел по улицам Стамбула, тревожно поглядывая по сторонам. Главное — не столкнуться с начальником стражи. На мне не было мундира с орденами — моих непробиваемых доспехов в Османской империи. Переоделся у Тиграна в привычную черкеску, нацепив кинжал у тонкого пояса. Если нарвусь, кинжал не поможет. Но рука непроизвольно, сама собой, крепко сжимала его рукоятку. Одна надежда на спутников. Ахмет со своим колюще-режущим арсеналом и Бахадур со шпагой- тростью. При несчастном случае сможем отбиться, даже если главполицай будет со своими людьми. Но не хотелось бы так закончить день, когда вся операция была в полушаге от успеха.

Улицу сменяла улица, темную подворотню — кривой переулок. Ночь уже обрушилась на город, и это было нам на руку. Мы приближались к нужному месту. Его безошибочно выдавал грохот молотков, не стихавший до полуночи. Квартал медников, кузнецов и камнетесов. Под их оглушительный концерт особо не поспишь. Зато цены в ханах за комнаты минимальные. Приезжие черкесы, экономя свои скудные средства, выбирали именно их.

К нужному караван-сараю пришлось пробираться сквозь выставленные на улочку надгробия. Символично! Кому-то сегодня одно из них может пригодиться.

Неряшливый двор хана, засыпанный мраморной пылью и ярко освещенный горящими факелами, был забит возбужденными горцами. До них только что дошла весть об убийстве их лидера, князя Сефер-бея. Шум стоял неимоверный. Прибывали все новые и новые черкесы, добавляя свои голоса к общему хору. Призывы к кровной мести и споры о выборе новых вождей не утихали ни на секунду. Ждали посланцев от Февзи Ахмед-паши, командующего гвардией султана, и Хафыз-паши, покорителя Курдистана. Оба генерала были из адыгских родов и пользовались значительным влиянием в диаспоре.

Хватало и тех, кого в детстве продали в рабство, потом отпустили на свободу. Они сумели занять видное положение в армии и теперь хвастались, что происходят из княжеских родов. Их высмеивали, но за глаза. Не стоило нарываться на неприятности с теми, чью офицерскую форму украшали золотые и бриллиантовые знаки, пожалованные султаном[2]. Во дворе они держались особняком. В общем гаме участия не принимали. Поглядывали надменно на раскричавшихся соотечественников в пышных папахах и черкесках всех цветов. Выжидали. На кону стоял заманчивый приз — место того, кто будет допущен к подножию трона наместника Аллаха на земле, блистательного победителя Махмуда II.

Я решительно вклинился в толпу. Люди расступились, с опаской поглядывая на мой эскорт.

— Слушайте! Слушайте все! Черную весть я принес вам, почтеннейшие!

— Кто ты? Откуда? — заголосили вокруг.

— Я Зелим-бей заговоренный!

Страшное слово «удэ»-колдун или «нарт» заметалось между пыльных галерей караван-сарая[3].

— Слыхали про тебя!

— Знаем такого!

— Он же урум! Тот самый, кто вынес Гассан-бея из боя! Кровник темиргоевцев. Эй, если тут есть кто из Темиргой, не вздумайте затевать канлу!

— Что нового скажешь? Что может быть хуже смерти Сефер-бея⁈ — закричал бородатый абазинец в ослепительно белой черкеске.

— Подробности смерти вождя хочу вам поведать!

— Тише! Тише! Дайте ему сказать!

— Вот человек, — я указал на Ахмета, — который закрыл глаза князю.