Пытка для гения

Я рассказал Винсенту про Монику, и он искренне порадовался за меня. В то же время я понимал, что перемены в моей личной жизни вряд ли улучшат его положение. Взяв с Винсента обещание, что он начнет писать, я достал из чемодана початую бутылку виски и отдал ему.

80

Прошел месяц, однако из-под пера Винсента не вышло ни строчки. Он неоднократно пробовал взяться за работу, но в основном проводил дни и ночи в пьяной меланхолии.

— Не знаю, переживу ли я еще одну тоскливую зиму, — как-то признался он мне, сжимая в руках бутылку пива. — Наверное, у меня уже никогда не будет рождественского настроения.

— Сейчас июль, — напомнил я.

Как выяснилось, мои боссы и я ошиблись в том, какой эффект произведет на Винсента спиртное. По недомыслию мы сочли, что выпивка подстегнет его писательское вдохновение, ведь история знает массу великих людей, чей алкоголизм способствовал росту художественного мастерства. Вот лишь несколько имен: Фицджеральд, Фолкнер, Хемингуэй, Керуак, Верлен, Лаури, Робинсон, Томас, Смарт, Карвер, Капоте, Крэйн, Крэйн, Ретке, Мелвилл, О’Нил, О’Хара, Льюис, Андерсон, Паркер, Лондон, Драйзер, Ларднер, Каммингс, Джаррелл, Вулф, Берриман, Лоуэлл, Чивер, Чандлер, Бротиган, Секстон, Хэммет, Уильямс, Стейнбек, По…

Так или иначе, пьянство не пошло Винсенту на пользу, а наоборот, погасило в нем творческий порыв, тот самый, что придавал смысл его жизни и гарантировал средства к существованию. Я боялся, что утрата вдохновения в конце концов наведет его на мысль о самоубийстве — явлении, широко распространенном среди артистических натур.

— Я уже ничего не понимаю, — заплетающимся языком говорил Винсент, валясь на полу в кухне. — Ты слышал выражение «красота обманчива»?

— Ну да.

— Обманчива значит поверхностна. В последнее время я чувствую себя страшно некрасивым. Страшно страшным. И я подумал, если красота обманчива и поверхностна, почему бы мне не взять острый нож и не содрать с себя шкуру?

Пьяный ступор и навалившаяся депрессия заглушили в Винсенте жажду жизни и чувство ответственности. Я знал, что когда-нибудь это произойдет, и уже подготовил план, по которому собирался наделить Винсента некой особенностью, почти столь же характерной для художников и писателей прошлого, как склонность к самоубийству, и наблюдавшейся у них не реже, чем алкоголизм.

Я настоял на визите к врачу. Нужно выяснить, убеждал я Винсента, не связана ли творческая апатия с физиологическими причинами. Возможно, доктор порекомендует средство для улучшения общего состояния. Полностью потеряв силу воли, Винсент покорно согласился. Я отвел его к терапевту, которому заранее с лихвой заплатил за то, чтобы он в точности выполнил мои указания.

Посетив доктора, Винсент вышел в приемную. На его лице застыло странное выражение — он не улыбался, не хмурился, а смотрел на меня абсолютно стеклянными глазами.

— Ну что? — спросил я.

Винсент оттопырил подтяжки.

— Он сказал, у меня туберкулез. Неизлечимая форма.

81

История доказывает несомненную связь между творческой плодовитостью и наличием туберкулеза. От Китса до Кафки этот недуг довлел над умами сотен гениев, заставляя их торопиться с окончанием работ. В конце концов под натиском науки болезнь отступила и теперь хорошо поддавалась лечению — разумеется, кроме выдуманной хвори Винсента. Я оправдал свой замысел тем, что сам испытывал проблемы со здоровьем: в моем списке значились депрессия, социальная фобия, язва желудка и гипертония.

На случай, если дыхания смерти окажется недостаточно, чтобы вернуть Винсенту писательское вдохновение, я попросил доктора выписать ему лекарство, якобы замедляющее ход болезни. На самом деле это были пятимиллиграмовые таблетки декседрина — наркотика-стимулянта, повышающего работоспособность. Доктор предостерег Винсента от злоупотребления алкоголем во время приема таблеток. Я надеялся, что это предписание отобьет у него охоту к бестолковому пьянству.

К несчастью, под действием таблеток у Винсента началась бессонница, однако и лекарство, и страшный диагноз сделали свое дело. В последующие полгода Винсент бросил пить и серьезно занялся писательством, тем более что ему надо было чем-то заполнять предрассветные часы.

— Как ты себя чувствуешь? — однажды спросил его я.

— Нормально, — ответил он. — До сих пор не верится, что у меня туберкулез.

— Отказываешься смириться с приговором?

— Я не замечаю никаких симптомов и кашляю не чаще обычного. Я всегда страдал сильной аллергией. И вообще мне плевать. Туберкулез — значит туберкулез. Даже хорошо.

— Почему?

— Как почему? Потому что мне сильнее хочется жить.

— Я всегда считал, что сознание собственной обреченности идет на пользу творческой личности.

— Согласен. Меня часто посещают романтические мысли о том, как я умру. Я верю, что пуля, предназначенная мне, уже отлита. В эту самую минуту она лежит в коробочке где-нибудь на полке и ждет меня.

— Думаешь, тебя убьют?

— Мне так кажется. И гадаю: куда же попадет пуля? В сердце? В голову? Или разнесет лицо? Долго ли я буду мучиться? Умру ли с улыбкой на устах? Заметит ли кто-нибудь мою смерть? Поплачет ли обо мне?