Пылающий берег

«Хотя я иду по долине, над которой смерть протянула свое крыло, пожалуйста, маленькая пчела, ради моего малыша позволь мне пройти».

Раздался резкий жужжащий звук, и, сверкнув перед глазами Сантен золотистой пылинкой, пчела оставила ее в покое. Кожу пощипывало, хотелось почесаться, но она держала руки по бокам, продолжая размеренно шагать. Казалось, это будет длиться вечно. Девушка дошла до конца тоннеля и, ссутулившись, выступила на свет, но от пережитого ужаса ноги подкосились, и она упала бы, если бы О-хва не поддержал ее.

— Теперь ты в безопасности. Стражи позволили нам войти в тайное место.

Слова старика подбодрили. И хотя она все еще дрожала с головы до ног, а дыхание было прерывистым, огляделась вокруг.

Они пришли в запрятанный в самом сердце горы круглый бассейн — настоящий амфитеатр в скале. Его стены были абсолютно гладкими, в несколько сотен футов высотой, с каким-то темным сатанинским блеском, будто их обжигали в адском пламени преисподней, и, что удивительнее всего, над этим жутковатым амфитеатром было открытое голубое небо.

На самом верху глубокая чаша в скале была, возможно, в целую милю шириной. В этот ранний час рассвета солнечные лучи не проникали на дно долины, зеленые рощицы стройных деревьев, покрытых росой, дышали прохладой. Они почему-то напомнили Сантен оливковые деревья, с такими же тонкими бледными листочками и гроздьями красновато-желтых фруктов на широко распростертых ветвях. Дно долины было мягкой округлой формы, земля под ногами усыпана упавшими плодами.

Подобрав один из них, женщина протянула его Сантен:

— Монгонго. Очень хорошо.

Та укусила, вскрикнув от неожиданности, так как больно ударилась зубами о крупную косточку внутри плода. Слой мякоти был очень тонким, но терпким и вкусным, наподобие фиников, только не таким сладким.

С веток деревьев у них над головами с шумом взмыла в воздух стая толстых сизо-зеленых голубей. Долина оживала, видимо, в часы рассвета множество птиц и мелких зверушек собирались здесь, чтобы попировать, полакомиться.

— Место Вечной Жизни, — прошептала Сантен, зачарованная непостижимо-странной красотой, этим невероятным контрастом между голыми, словно обожженными, каменными утесами и землей, покрытой нежной зеленью.

О-хва спешил по заросшей тропе, которая вела к центру чаши. Идя за ним, девушка поглядывала на холм из черного вулканического камня, видневшийся над деревьями впереди. Он был абсолютно симметричной формы и находился точно в центре амфитеатра.

И как дно самой долины, тоже покрыт густым лесом. Изобилие высокой сочной травы и зелени, произраставшей между черными булыжниками вулканических пород, поражало. Целое войско скачущих по деревьям мартышек с черненькими мордочками встретило их несмолкаемым гомоном, угрожающе повизгивая и одновременно тревожно гримасничая при приближении людей к возвышению.

Когда Сантен и Х-ани догнали О-хва, он стоял и смотрел на темный проем сбоку холма, похожий на вход в тоннель шахты. Заглянув внутрь, девушка увидела, что пол шахты полого уходил вниз. Протиснувшись мимо О-хва, она хотела получше рассмотреть, но старик придержал за руку:

— Не спеши, Нэм Чайлд, мы должны правильно приготовиться. — И, потянув ее обратно, увел от проема.

Пройдя чуть дальше по тропе, опять наткнулись на древнюю стоянку бушменов среди скал. Крытые соломой шалаши развалились от времени, и О-хва сжег их дотла, так как они превратились в рассадник змей и паразитов. Набрав гибких ветвей и свежей травы, женщины построили новые хижины.

— Я хочу есть, — сказала Сантен, сообразив, что последний раз ела накануне вечером.

— Пойдем, — Х-ани повела ее в рощу, где они набрали полные сумки плодов монгонго, усыпавших землю. Вернувшись в лагерь, старая женщина показала, как снять верхний слой мякоти, а потом расколоть твердый орех и достать из него косточку, похожую на сушеный миндаль. Они съели несколько орехов, кое-как утолив голод. На вкус косточки были такими же, как грецкие орехи.

— Мы будем готовить их по-разному, — пообещала Х-ани. — И каждый раз вкус будет разный: орехи жареные, орехи толченые с листьями, орехи, испеченные наподобие маисового хлеба, потому что здесь, где никого нельзя убивать, это будет наша единственная пища.

Пока они готовили еду, О-хва возвратился в лагерь с пучком свежевырытых корешков и отошел в сторонку, чтобы приготовить их по-своему, очищая и нарезая своим любимым перочинным ножом.

Они поели до наступления темноты. К удивлению Сантен, пища из орехов оказалась неожиданно сытной. Как только желудок наполнился, все треволнения и напряжение дня тут же дали себя знать. Она едва нашла в себе силы, чтобы дотащиться до убежища.

Но проснулась совсем бодрой, с ощущением какого-то необъяснимого волнения. Бушмены уже суетились возле костра. Как только Сантен присоединилась к ним и присела рядом на корточки, О-хва, напыжившись от нервного возбуждения и сознания собственной значимости, торжественно произнес: