Пыль Снов

И теперь он ползет, расщепленный конец бедренной кости торчит из обрывка брюк. Ну, хотя бы боли нет. «Губы себе натри благословениями», говорит пословица. «Я привык презирать пословицы. Нет, я и сейчас их не люблю, особенно когда вижу, как хорошо они подходят к ситуации. Это всего лишь напоминание: мы идем по старым тропам, и новое на них — только наш персональный стяг невежества. Смотрите, как высоко мы его поднимаем, как гордимся обретенным откровением. Ха».

Поле брани стало почти неподвижным. Тысячи воинов замерзли в смертоубийственных объятиях, словно безумный художник задумал нарисовать бешенство, все драные драпировки его бессмысленной страсти к разрушению. Он подумал о башне обманов, построенной им, о каждом обмане, приведшем к битве. Башня трещит, рушится, превращается в хаотическую груду — ему так хочется смеяться, но дышать нелегко, воздух в гортани кажется извивающейся змеей.

Он наткнулся на другого мертвого коня, попытался залезть на хрупкое, обожженное морозом тело. Последний взгляд, финальные обозрение проклятой панорамы. Долина в плену сверхъестественной тьмы, падающее небо, ужасным весом давящее на всё и вся. Морщась, он заставил себя сесть, вытянув мертвый обрубок ноги. И огляделся вокруг.

Десятки тысяч тел, гнилой лес бесформенных колод в саване губительного инея. Никакого движения, совсем никакого. Хлопья пепла спускаются с непроницаемых, лишившихся звезд небес.

— Закончи же это, прошу, — прохрипел он. — Они все пропали… кроме меня. Закончи это, прошу. Умоляю…

Он соскользнул вниз, не в силах держаться. Закрыл глаза.

Кто-то грядет? Холодный собиратель душ? Не слышит ли он хруст подошв, одинокие шаги, всё ближе — фигура, явившаяся из темноты его разума? «Мои глаза закрыты. Это должно что-то значить.

Кто-то идет?» Он не решался посмотреть.

* * *

Когда-то он был фермером. В этом он уверен. Потом наступили трудности. Долги? Возможно; но слово это было, на взгляд Последнего, лишено жала, то есть не отягощало память зловещей тенью. С такими отрывочными и невнятными воспоминаниями, как у него, это должно что-то означать.

Но вот что тревожит сильнее: вонь костров, пепел и зола на расчищенной земле, всё рваное, перевернутое, не на своем месте. Длинные сучья свалены в хаотические груды, мох покрыл каждую развилку. Корни подняты кверху. Огромные стволы лежат, лишенные коры, а большие куски коры валяются рядом. Из взрыхленной почвы торчат деревяшки с красными пятнами и черные зернистые камни.

Земля может вздыбиться, устроив вот такой беспорядок; но не это случилось. Земля лишь дрожала, и не от внутреннего беспокойства, а от падения деревьев, рева вытягивающих пни волов, осторожных шагов людей.

Разрушь всё, что видишь. Это заставляет тебя чувствовать. Чувствовать … всё.

Он помнил свои руки по локоть в щедрой теплой земле. Помнил, как закрывает глаза — на миг — и ощущает пульс жизни, обещание и смысл. Они будут сажать зерновые, богатство для будущей жизни. Это правильно. Это справедливо. Рука, придающая форму — рука, собирающая урожай. Вот чистота, говорил он себе. А потом он вздохнул, уверенная улыбка искривила губы — он открыл глаза. Дым, тут и там клочья тумана среди разрухи. Все еще улыбаясь, он вытащил руки из теплой земли.

И увидел их обагренными кровью.

Он никогда не считал себя умником. Он знал достаточно, чтобы сознавать свою ограниченность. Но мир состоит из слоев. Простакам он предлагает простоту. Мудрецам дает глубину. Единственное мерило мужественного познания — увидеть и принять свое место в этой схеме, принять твердо, неколебимо, даже если это означает стыд.

Он смотрел на руки и знал: это не его воспоминания. На деле это выдумка, обман, неуклюжее мошенничество ради замещения чего-то глубинного. Лишенное изящества, причем обдуманно; значит, все еще сложнее, чем показалось вначале.

Сами эти мысли чуждые. Последний не привык размышлять.

Сердце знает нужду, а разум находит ей оправдания. Но мир являет нам не только это. Иногда разрушение ведет к забвению. Уничтожению. Но… что же плохого? Если глупость не заслужила уничтожения, то что заслужило? Наш разум не так уж хитер, он может обманывать лишь себя самого и подобных людей.

Последний решил, что не боится правого суда, и поэтому стоял неподвижно, не дрожа, когда убийца шел из дальнего конца коридора. Вопли Асаны затихли быстро. Он знал: она мертва. Все ее страхи нашли наконец твердую основу и забвение стало облегчением. Покоем.

Убийство может носить такие привлекательные маски!

Убийца встретил его взгляд и в последний миг разделил с ним понимание. Неизбежность событий. Последний пал от меча, не издав ни звука.

Кровь была на его руках. Достаточное основание. Справедливость восторжествовала.

«Простите ли меня?»

* * *

Шеб не мог вспомнить, кем был. Должником, узником, человеком не в ладах с законом — да, всем этим, но детали? Все улетело в нарастающей панике. Он слышал летящие по коридору крики Асаны. Он знал, что убийца теперь идет за ним. Без всякой причины. Он не сделал ничего, заслуживающего смерти.