Пыль Снов

Люди не станут ведать вины, от которой не сбежать, которой не отринуть. Ослепи богов, свяжи их весы цепями, утяни вниз, как ненавидимые нами истины. Мы играем костями чужаков, удивляясь миру, в котором они танцевали когда-то, свободные от нас, благословенные. Теперь мы совсем другие, но даже разговор о мужчинах и женщинах, которыми мы были прежде, призывает вихрь призраков наших жертв, а это плохо — мы ценим покой и ровное течение. Каким жестоким оружием природа и время сразили этих чужаков, и как успели мы, свидетели, убежать по несчастливому, хоть и гладкому пути? Мы увернулись от выпадов копья недоли, а вот они шагали неуклюже, неловко, будучи во всем ниже нас — и ты найдешь их кости в горных пещерах и речном иле, в сетях белых пауков над белым пляжем, в лесах и на утесах и в прочих местах; их будет так много, что ни один убийца, скажешь ты, не может нести ответственность за всё — но у природы много оружия, и катятся тела, что-то бормоча, и одна тень встала за всеми смертями — ну как же, это, должно быть, мы, молчащие и виноватые, недостойные получатели уникальных даров, способные увидеть лишь кости чужаков, хрустящие и крошащиеся от наших споров. Они лишены дара речи, но нежеланны нам, ибо всё же говорят языком костей, и мы не желаем слушать. Покажи мне кости чужаков, и я впаду в уныние.

«Нежеланная жалоба», Гедесп из Первой Империи

Он увидел иное прошлое. То, что родилось из не принятых решений. Увидел привычное в ловушке непонятного. Он жался к костру, а ветер завывал, а неведомые существа двигались в окрестной тьме. Неумение ловить возможности стало проклятием для него и его рода. Мрачный соперник змеей скользнул в соборы хвойных лесов, пролетел над тенистыми реками, и жизнь стала подобна осторожному пути между давно позабытыми убийствами. Он хмурился, видя сломанные орудия из камня, совсем не такие, какие он видывал раньше. Это — всё это, понял он — было медленным угасанием. В своем прошлом он избежал угасания.

Благодаря Ритуалу Телланна. Запечатыванию живых душ в мертвой плоти, мерцанию живых искр в дырах высохших глаз.

Здесь в ином прошлом, в ином месте, ритуала не было. Лед, бывший в его мире игрушкой Джагутов, невозбранно вздымал барьеры. Мир повсюду съеживался. Разумеется, такая беда случалась и прежде. Народ страдал, многие умирали, но остальные сражались и выживали. Однако на этот раз всё было иначе. В этом времени они стали чужаками.

Он не знал, зачем ему это показывают. Некая до абсурда фальшивая история, чтобы помучить его? Слишком сложно, слишком маловразумительно. У него есть настоящие раны, не проще ли было разбередить их? Да, видение дразнит его, но не картинами личных ошибок. Размах совсем иной. Ему показали прирожденную слабость рода — он ощущает переживания последних Имассов, выживших в ином, более мерзком мире, смутное понимание неизбежности конца. Конца родичей, конца друзей, конца детей. Ничего не будет дальше.

Конец, проще говоря, той вещи, в которой он никогда прежде не смел усомниться. Преемственности. «Мы говорим себе: мы уйдем, но род наш продлится. Вот глубоко запрятанный корень воли к жизни. Обрубите корень, и живое увянет. Станет бесцветным и вялым, угаснет».

Его приглашают поплакать в последний раз. Поплакать не по себе, но по всему своему роду.