Путник, зашедший переночевать

Нет, кажется, в городе человека, — который ненавидит меня так, как этот Йерухам Хофши. И почему он меня ненавидит, ведь я ничего плохого ему не сделал? Напротив, всякий раз, когда мне случается пройти мимо него, я приветствую его, как приветствуют друга, невзирая на то, что он всегда отвечает мне невнятным бурчанием. Я испытываю какую-то странную симпатию к этому парню: его худое тело, на котором нет ни капли жира, его горящие, как у больного в лихорадке, глаза, даже, если угодно, его потрепанная рабочая одежда какого-то пыльного цвета — все это волнует мое сердце. Что ни день, с восхода до заката он трудится на какой-нибудь городской улице — бьет камни молотком, или собирает в кучу гравий, или роет землю, или засыпает ямы. Чинит дороги, разрушенные войной. По его лицу видно, что эта работа его не радует, но он выполняет ее старательно, как человек, понимающий, что другого выхода у него нет. А поскольку выхода нет, он и старается. Я слышал, что городские власти довольны его работой и поэтому не интересуются его мыслями — теми мыслями, из-за которых его выслали из Страны Израиля. Я не распускаю сплетни и не выдаю какие-то секреты — ведь многим известно, что он занимался там подсудными делами, распространяя воззвания среди евреев и арабов, и сидел за это в тюрьме. Впрочем, с тех пор, как он вернулся в Шибуш, он ничем подобным не занимается, держится в стороне от местных коммунистов и вообще не имеет дела ни с кем — кажется, даже с самим собой. Как это понять — человек имеет дело с самим собой или не имеет дела с самим собой? А так, что тот, кто напевает себе под нос или беседует сам с собой, в эту минуту имеет дело с собой, а тот, кто не напевает и не беседует, — не имеет. Так вот, этот Йерухам с восхода до заката только и делает, что работает и молчит. А когда солнце заходит, он собирает свои инструменты, спускается к реке, отмывается от грязи и возвращается к себе домой. Не знаю, читает он дома или просто ложится спать, во всяком случае, с того дня, как я его впервые увидел, я ни разу не встретил его — одного или с девушкой — во время своих ночных прогулок.

Достоинство не разрешает человеку спрашивать ближнего, почему тот его ненавидит. Ближний тебя ненавидит — отвечай ему тем же. А если ты в нем нуждаешься — постарайся с ним подружиться, чтобы он освободил тебя от своей ненависти. Йерухам Хофши — простой рабочий, а я, слава Господу, почтенный израильский домовладелец, и я в нем не нуждаюсь. Но даже сейчас, когда мой дом разрушен, я бы не поменялся с Йерухамом. Мой стол накрыт, и моя кровать застелена, и моя одежда чиста, и мои дети и жена сыты, хоть я и не копаюсь в земле и не чиню дороги. Бывает, правда, что человеку хочется быть всеми любимым. Но я уже отказался от таких желаний. И вот тому подтверждение: хотя городской раввин говорил обо мне с осуждением после того, как я не пришел встретиться с ним, я, несмотря на это, все равно к нему не иду. Не хочу сказать, что, пойди я к нему, он отозвался бы обо мне похвально, но, во всяком случае, проявил бы расположение. И то же самое у меня с Захарией Розеном. Этот Розен, местный торговец фуражом и один из почтенных горожан, составил себе родословную от самого царя Давида. Как-то раз я проходил мимо его магазина, и он позвал меня, чтобы показать мне эту свою родословную. Я глянул и увидел, что он считает себя потомком рава Хаи Гаона[54]. Я сказал ему, что рав Хая Гаон не имел сыновей, и с тех пор у него на меня зуб. А ведь скажи я ему сейчас, что я ошибся и вот, нашел в документах генизы[55], что у рава Хаи на старости родился сын, этот Захария Розен тут же превратился бы из моего врага в моего друга. Но я этого не делаю. Таковы уж пути того человека, что перед вами, — что ему легко достается, от того он с легкостью может и отказаться, а что ему дается с трудом, к тому он стремится.

Но хотя я и стремился сблизиться с Йерухамом, но особой близости с ним не, искал, только неизменно здоровался. Лишь однажды прошел мимо, даже не поздоровавшись, но в тот день мои мысли были заняты потерей ключа, и Йерухама я попросту не заметил.

Сейчас, поздоровавшись с ним и немного уже отойдя, я вдруг обернулся и увидел, что он смотрит мне вслед, высунув голову из-под поднятого колена. Я вернулся и сказал: «Послушай, что я тебе скажу. Ты все время делаешь вид, будто терпеть меня не можешь, а на самом деле ищешь моей дружбы. Может, нам стоит выяснить, почему ты себя так странно ведешь?»

«Потому что ты начало и вершина всех моих бед, — неожиданно сказал он. — И все беды, которые пришли следом за этим, тоже вызваны тобой».

«Как это? — удивился я. — До того как я приехал сюда, мы друг друга никогда не видели — ведь я уехал в Страну Израиля, когда ты был ребенком, а может, и вообще еще не существовал, — и вдруг ты заявляешь, что я начало всех твоих бед и причина всего, что за ними последовало».

«Ты совершенно прав, когда ты уехал отсюда, я еще не родился», — сказал Йерухам.