Путник, зашедший переночевать

На вечную верность ему до скончанья
Поклялся себе я пред Богом незримым
И все, что имею я в мире изгнанья,
Отдать в искупление Иерусалима…

«Замолчи, человече, замолчи!» — крикнул я ему.

Но он продолжал читать:

Отдать ему жизнь мою, сердце и разум
Без лишнего слова, без лишнего счета.
Ведь он наяву и во сне — моя радость,
И будней веселье, и праздник субботы.

«Замолчи, человече, замолчи», — снова попросил я. Но он и на этот раз не замолчал и продолжал декламировать:

Мой город великий и многострадальный,
Хоть нет в нем царей и бедны человеки,
Он Господом избран уже изначально
И красною нитью[56] с Ним связан навеки.

«Если ты сейчас же не замолчишь, я уйду», — сказал я.

Но он не замолчал и дочитал до конца:

И в день, когда будет грозить мне могила,
Иль мертвых соседство, иль тьма преисподней, —
Молю тебя — дай мне надежду и силу,
О город величья и славы Господней.

«Я знаю, ты уже разлюбил эти стихи, — сказал он, помолчав. — И твоему утонченному вкусу претят сегодня рифмы типа „Господней-преисподней“. Но я скажу тебе, чем на самом деле дурна твоя поэма — она забирается в сердце и томит душу».

Тут я сказал ему, этому Йерухаму: «А что, когда ты приехал в Страну и не нашел меня, там больше никого не было? Ладно, там не было меня, но ведь были же многие другие! Что, разве Страна Израиля — это я один? Даже из нашего города туда приехал не один человек, и уж они-то, я не сомневаюсь, встретили бы тебя сердечно».

«Это правда, — ответил он. — Несколько наших уже были там».

Я сказал: «Ну вот, смотри сам, — пусть даже меня там не было, но ведь была тысяча других таких, как я».

Он улыбнулся: «Да, тысяча таких, как ты, господин мой, а возможно, тысяча и еще тысяча, и некоторые из них поступили так же, как ты, и тоже покинули Страну, а другие стали чиновниками и торговцами, лавочниками и спекулянтами».

Я спросил: «А что, те, которые приехали с тобой, все пошли в рабочие?»

Он сказал: «Некоторые заболели малярией или другими болезнями и умерли, и теперь их кости рассеяны по всем кладбищам Страны. А те, что не умерли, значат там не больше, чем мертвые, — им приходится склоняться перед каждым ничтожным чиновником и просить как милости хоть какой-нибудь работы ради куска хлеба».

«Ну а остальные где?»

«Рассеялись по всем странам света, — сказал Йерухам. — В любой другой стране их больше, чем в Стране Израиля».

«И что, пребывание в Стране не принесло вам никакой пользы?»

«Что правда, то правда, ответил он, — мы извлекли из этого большую пользу. Мы узнали там цену работе».

Я протянул ему руку и спросил? «А что, по-твоему, это легкое занятие?»

Он возразил: «Нелегкое дело — это когда трудишься по-настоящему».

Я сказал: «Разве только такой труд нелегок? Разве есть что-нибудь легкое вообще? Но давай вернемся к тому, с чего ты начал. Ты осуждаешь меня за то, что я хвалил Страну Израиля. Но разве я первый начал ее хвалить, разве я единственный, кто это делал? Нет ни одного поколения, которое не прославляло бы Страну Израиля. Но что-то я ни разу не слышал, чтобы к ним предъявляли претензии. Однако все предыдущие поколения находили в Стране то, что им нравилось в книгах о ней, поэтому им нравилась Страна и нравились книги, в которых ее прославляли. Ваше же поколение искало для себя в Стране совсем не то, что искали ваши отцы и деды, и не то, что рассказывали вам о ней книги, и не страну, какая она есть, а ту, какой вы хотели бы ее видеть. И поэтому она вас не вынесла. „Земля, о которой Господь, Бог твой, печется… непрестанно“[57] — она не такая, какую требуете себе вы, и не такая, которую требуют себе ваши единомышленники, а такая, какую требует Господь, Бог ваш. Но, знаешь, я, пожалуй, пойду уже, ты ведь наемный работник, и я не хочу отнимать у тебя рабочее время. Все равно на вопрос, который мы затронули, нельзя ответить, стоя на одной ноге. Так давай лучше выясним завтра то, что мы не довыяснили сегодня».

Глава восемнадцатая Добродетели Иерусалима