Пути в незнаемое

Трудно себе представить сегодняшний — людный, шумный и веселый — Ленинградский университет с холодными, нетоплеными коридорами 17-го года, с пустыми аудиториями. Университет, в котором никаких регулярных занятий не было, лекции читались по случаю. А студенты, оставаясь во все времена студентами, все-таки жили жизнью своей альма-матер. Они приходили сюда, слонялись по коридорам в поисках каких-нибудь лекций или какого-нибудь общения и чаще всего оседали в библиотеке, которая славилась своим богатством.

С первых же дней своего студенчества Юра подружился со своим сверстником Борисом Венковым. Знакомство состоялось у самого входа в университет. Юра увидел лопоухого, как он сам, мальчика, который сидел на ступеньках и писал какие-то формулы.

— Простите, вы математик? — спросил Юра весьма почтительно.

— Да. Математик Борис Венков.

— И давно вы учитесь этому искусству?

— Этому искусству научиться нельзя. Человек либо рождается математиком, либо не рождается вовсе.

— ?!

— И, если вы пришли к математике от математики, вы счастливец. Но, если при этом вы измените ей и займетесь другими науками, боги разгневаются на вас и при удобном для них случае покарают.

Юра был восхищен. С этого момента и в течение долгих восьми месяцев — масштаб насыщенного событиями времени растягивается — мальчики были неразлучны. В холодных аудиториях университета они вдвоем с упоением занимались математикой. С Венковым было интересно. Он легко ориентировался в теории чисел, которая Юре казалась магией, знал историю науки, историю литературы и тоже, как Юра, увлекался Востоком. Каких только книг они не читали, о чем только не спорили! Случилось даже так, что им двоим профессор Успенский читал лекции. Увидев их однажды в коридоре, Успенский подошел и спросил: «Скучаете, молодые люди?» — и, даже не поинтересовавшись, с какого они факультета и действительно ли скучают, добавил: «Знаете, меня такая тоска одолевает, давайте я вам буду читать лекции по избранным вопросам неевклидовой геометрии». И он по-настоящему читал двум мальчикам эти лекции. Так читал, как читал бы в переполненной многоярусной аудитории.

А за стенами университета уже бушевал октябрь 17-го года.

Однажды, в ожидании профессора, мальчики сидели в «своей» аудитории и листали Риманову геометрию. Отворилась дверь, и вместо профессора вошел красавец матрос. Вошел — как с картинки сорвался: с лентой пулеметной через плечо, с поднятыми усиками, рыжеватый, и так спокойно-спокойно сказал: «Ребята, очистите-ка помещение, а то перестреляют вас тут ненароком. Пойдите куда-нибудь, а мы тут немного закончим». Что он имел в виду закончить — перестрелку или революцию, ребята не поняли.

— Скажите, а надолго нам нужно будет уйти?

— Пока не управимся.

— А сколько времени вам надо, чтобы управиться?

— Не знаю, сколько понадобится, — дело серьезное.

Это было под вечер 24 октября 1917 года.

Борис Ефимович Румер недолго думал, как ему жить дальше. С точки зрения его восприятия мира, большевики ему не вполне подходили, но он твердо решил остаться на родине и служить новому строю верой и правдой. Он был знаком с Красиным и вскоре стал его другом и близким сотрудником. Ездил с ним за границу для участия в торговых сделках молодой России со странами, которые в то тяжелое время еще старались прочно держать экономическую блокаду первого в истории рабоче-крестьянского государства. Борис Ефимович был доволен своей судьбой. Работа с Красиным потребовала его возвращения в Москву. Снова Москва! Семья была счастлива. Квартира в Космодемьянском переулке, правда, была безвозвратно утеряна, но дела складывались так удачно, что никого в семье это не волновало. Сначала Румеры жили у Бриков, а потом перебрались на квартиру Эренбургов, которые на длительное время уехали за границу. Юра был переведен в Московский университет и зачислен на математический факультет.

Математическая жизнь Московского университета била ключом. Можно было подумать, что на ней никак не сказались ни мировая война, ни революция, ни гражданская война, ни тяжелые условия жизни. Хотя все это было — сказывалось, но работа на математическом факультете не прекращалась ни на минуту. Здесь работали замечательные профессора: Жуковский (уже в 1918 году по инициативе Жуковского был организован ЦАГИ!), Чаплыгин, Лахтин, Егоров. Здесь работал Николай Николаевич Лузин, «главный реальный руководитель тогдашней математической жизни в Москве, давший имя всему тогдашнему этапу развития московской математики». Лузин создал одну из самых удивительных и плодотворных школ мирового масштаба — знаменитую «Лузитанию».

Юрий Борисович был тесно связан с Лузитанией. Он считал для себя Лузитанию той школой думанья, той школой общения, которая на всю жизнь определила его принципы морали, определила стиль и устремления в науке от первых математических работ до расшифровки генетического кода.