Пути в незнаемое

Многие приезжали в Советский Союз, кто на время, кто на всю жизнь, приезжали в Ленинград, в Харьков, в Москву; просились в Воронеж и в Свердловск. Самым притягательным центром был тогда Харьков, во всяком случае для физиков-теоретиков. «Харьков тридцатых годов — это Ландау», — вспоминал Юрий Борисович. Ландау создал здесь блестящую школу физиков-теоретиков. К нему стремились попасть хотя бы ненадолго, а если повезет, то навсегда. Виктор Вайскопф, будущий создатель ЦЕРНа, писал: «Я не мог получить работы ни в Германии, ни в Англии, ни во Франции. В 1933 году я почти на год уехал в Россию, в Харьков. В то время в Харькове работали Ландау, Лифшиц, Ахиезер и многие другие молодые русские физики. Жизнь в России была отнюдь не легкой, но интересной и поучительной».

В 1935 году в Харькове появился Фриц Хоутерманс. Гонимый на родине нацистами, Хоутерманс всеми правдами и неправдами остался цел и благополучно сбежал в Россию. С 35-го по 37-й год он работал в Харькове. Проводил интересные исследования, получил хорошие результаты, сотрудничал с Курчатовым во время частых его приездов из Ленинграда в Харьковский физтех. Хоутерманса все любили. Он был душой компании. Его оберегали и о нем заботились, ему сочувствовали как эмигранту и страдальцу. И когда в 1937 году его неожиданно выслали в Германию, русские его друзья были в ужасе и недоумении. И о том, какая судьба ждала его там, старались не говорить — это было очевидно. Но судьба их снова сведет с Фрицем Хоутермансом. Когда немцы бесчинствовали во время войны и грабили европейские институты, переправляя научное оборудование в Германию, не миновала эта участь и Харьков: в Харьковский физтех в качестве консультанта по физике явился вместе с двумя генералами Фриц Хоутерманс в форме эсэсовского офицера и уговаривал своих харьковских коллег сотрудничать с немцами, дескать, война уже проиграна, и это лучшее, что им остается делать. В суетливой и лихорадочной деятельности немцев над атомной бомбой Хоутерманс единственный (в Германии) дойдет до концепции плутония, подаст рапорт Гейзенбергу и правительству со своим проектом, дважды опубликует свои результаты в секретных отчетах. Прислушайся они к Хоутермансу, немцы сделали бы бомбу до окончания войны. К счастью, проект Хоутерманса был отклонен. Хоутерманс в 43-м году, будучи с коротким визитом в Швейцарии, умудрился послать телеграмму в Чикаго, и она дошла! Телеграмма содержала всего несколько слов: «ТОРОПИТЕСЬ МЫ НА ВЕРНОМ ПУТИ». Показательно, что эта телеграмма напугала американских ученых не столько своим содержанием (они и так были уверены, что немцы «на верном пути»), сколько тем, что НЕМЦАМ ИЗВЕСТНО о «секретных исследованиях» в ЧИКАГО. После войны Хоутерманс стал пацифистом. В 60-х годах, когда потеплели отношения между Западом и Востоком и наши ученые стали бывать за границей, Хоутерманс искал с ними встречи, в особенности с теми, кого знал лично. При встречах он неизменно жаловался на нелепую свою судьбу — прожил жизнь, мог много сделать, любил людей и всюду был чужим. И еще говорил, что главной его любовью осталась навсегда Россия.

Румер часто приезжал в Харьков к Ландау. Здесь их дружба окрепла окончательно, здесь началось их научное сотрудничество. Это было замечательное время, почти безоблачное. Вопросы политики, внутренней и внешней, тогда их не очень волновали. К условиям быта они относились легко. Искусство, поэзия, научные споры до одури, непрерывная работа полностью заполняли их жизнь. Конечно, споры были не только научные — они могли зацепиться за что угодно и спорить отчаянно. И в мирных этих спорах стали постепенно занимать место беспокойные речи о событиях, в которые было трудно поверить.

Когда Капица в 1934 году приехал в Москву из Англии, где он работал у Резерфорда в течение 13 лет, ему было предложено остаться в Союзе и построить институт такой, какой он хочет. Капица остался. Эта весть быстро облетела все физические сообщества. Румер не был тогда лично знаком с Капицей и не мог знать всех подробностей обстоятельства этого дела. И слухи о том, что Капицу просто не выпустили обратно, казались ему слухами. Сам он только-только вернулся на родину и был счастлив, что он дома. Тревожные слухи, связанные с Капицей, были не единственными, но Юрию Борисовичу, свято верившему в полную справедливость и правоту дел своей страны, ни во что дурное не верилось.

«В 34-м или 35-м году, — рассказывал Юрий Борисович, — Горький организовал редакцию воспоминаний простого советского человека. Эта редакция состояла из видных писателей, художников и, кроме того, из «разговорниц» — приятных женщин, которые направлялись к людям, чьи воспоминания редакция считала нужным записать. Вели беседу и записывали ее. Я почему-то тоже был включен в это дело. Главным редактором моих воспоминаний был назначен Федин. И разговорница у меня была очень симпатичная и не глупая. Хорошо помню нашу первую беседу.

— Юрий Борисович, начнем с самого главного — как вы стали профессором?

— Ну, как я стал. Выбрали — и стал. Меня рекомендовали.