Путевой дневник

Вы в лестных выражениях говорили о моей теории, но эта речь должна быть адресована не столько мне, сколько ко всем ученым прошлого столетия, которое, в свою очередь, явилось результатом научного прогресса предыдущих веков. Я рад заявить, что наука – это собственность всех наций и никакие национальные распри не могут ей угрожать, ибо она всегда оказывала благотворный эффект на тех людей, которые видят дальше, чем линия горизонта. Если универсальное превосходство науки преодолевает все границы, тогда кто-то может спросить: «Зачем нам вообще Еврейский университет?»¹¹ Наука – явление интернациональное, но ее успех опирается на учреждения, находящиеся в собственности наций. Таким образом, если мы хотим распространять культуру, мы должны создавать и объединять учреждения собственными нашими силами и средствами. Кроме того, мы должны сделать это, учитывая сегодняшнюю политическую ситуацию и особенно тот факт, что огромный процент наших собственных детей получают отказ, пытаясь поступить в университеты других наций¹². (Позор.) До сих пор мы, по мере сил, действовали в интересах культуры как индивидуумы – будет только справедливо, если сейчас мы как раса внесем вклад в культуру посредством нашего собственного учреждения. (Аплодисменты.) Помня об этой цели, давайте же работать вместе со всеми этими выдающимися людьми, которые уже отдают все свои силы для воплощения этого великого идеала. Я еще раз сердечно благодарю вас всех за огромную честь, которую вы мне оказали.

Текст 4. «О моих впечатлениях от Японии» 13

Рукопись окончена 7 декабря 1922 года или позже. Опубликована в январе 1923 года¹⁴.

Последние несколько лет я много путешествую по миру, пожалуй, больше, чем положено ученому. Людям, подобным мне, следует сидеть тихо в своем кабинете и размышлять. Для моих прошлых поездок всегда находился какой-нибудь повод, с которым легко соглашалась моя не очень-то бдительная совесть. Но когда от Ямамото пришло приглашение в Японию¹⁵, я немедленно решил отправиться в такое большое путешествие, на какое уйдут месяцы, – хотя и не могу придумать никакого этому оправдания, кроме того, что я себе не простил бы, если бы шанс увидеть Японию собственными глазами был упущен.

Никогда мне в Берлине так не завидовали, причем искренне, чем когда узнали, что я приглашен в Японию. Ведь для нас эта страна больше, чем все другие, окутана тайной. Мы и у себя дома видим много японцев, которые живут одиноко, учатся усердно, улыбаются дружелюбно. И никто не может узнать, какие чувства живут за этой осторожной улыбкой. А все же известно, что за ней прячется душа, отличная от наших, это она проявляется в японском стиле, и во множестве мелких японских вещей, и в литературе влияние Японии периодически входит в моду. Все, что я знал о Японии раньше, не могло мне ее объяснить. Так что я находился в состоянии чрезвычайного любопытства, когда на борту Kitanu Maru мы зашли в японские проливы и увидели бесчисленные изящные зеленые островки, сияющие в утреннем солнце. Но еще ярче сияли лица всех японских пассажиров и всей команды корабля. Хрупкие маленькие женщины, которых обычно до завтрака и не встретишь, теперь бродили по палубам в шесть утра, безостановочно и блаженно, хотя в лицо им бил крепкий утренний ветер, и высматривали, когда покажется родной берег. Меня тронуло, как глубоко они были взволнованы. Японец любит свою страну и свою нацию больше всего на свете и, несмотря на мастерское владение языками и большую любознательность ко всему иностранному, вдали от дома чувствует себя чужим больше, чем любой иностранец. Чем это объясняется?

Я в Японии всего две недели¹⁶, и очень многое здесь для меня так же таинственно, как и в первый день. Кое-что, впрочем, я научился понимать, особенно смущение, которое японец испытывает в компании европейцев или американцев. У нас цель всего образования – подготовить личность, которая будет бороться с жизненными трудностями и добьется лучшего. Особенно в городах – индивидуализм правит миром, жестокая конкуренция заставляет людей в поте лица, изо всех сил, работать для того, чтобы получить как можно больше роскоши и удобств. Семейные узы уже не так крепки, влияние художественных и моральных традиций на повседневную жизнь незначительно. Изоляция личности воспринимается как неотъемлемый итог борьбы за существование, она отнимает у человека это беззаботное счастье, какое несет в себе только растворение в общине. Заведомо рационалистическое образование – без которого в таких обстоятельствах практическая жизнь невозможна – только усиливает болезненность этой индивидуальной позиции, только заставляет нас еще лучше осознать личное одиночество.