Беспросветным утром в чикагском аэропортупамять подсовывает дежавю: такой жезал ожидания прошлой зимой в Стамбуле,где провели четыре дождливых дня,согреваясь лоточным сахлепом в Султанахмете,обезлюдевшем в несезон, и нам хватилопервых двух дней, на третий уже не хотелосьвыползать из номера, как не хотелось и здесь,в Чикаго, где я провел два дождливых годав самый разгар подросткового несезонаи куда вернулся сейчас, двадцать лет спустя.Так сознание – не поток, а тонкая струйка,стекающая по водостоку, – впадает в детство,и на поверхность всплывает случайная фразаили жест, а за ним – человек, безотказный Юра,с пятого класса служивший боксерским мешкомдля школьных альфа-самцов, а к десятому классу —их личным шофером; единственный русский сверстник,он был первым чикагским другом, хотя, по правде,дружба с Юрой была предлогом, а ночью сниласьего сестра, но она была меня старше,носила стрижку каре, увлекалась Курехиными художниками советского андеграунда,просвещала и нас, пару раз водила в кино,давала мне советы по части прически —жаль, что патлы, которые силился отрастить,сбились паклей, и тщетное «вскидывание челки»окружающие принимали за нервный тик…Я достаю телефон, захожу в Фейсбук,ввожу ее имя, фамилию, и на фотоседеющей женщины, щурящейся из-подприставленной ко лбу козырьком ладони,узнаю задний план: безлюдье Султанахмета,Голубая мечеть, дворец Топкапы… И датысовпадают с моими – с точностью до недели,так совпадают фоновые детали,что при желании можно себя убедитьв том, что я – один из расплывчатых пассажировна борту парохода, плывущего по Босфору,неузнаваем, как та, что на первом плане,как и все эти люди, гляжу по команде гидав пустоту за кадром, туда, где в солнечный деньоткрывается вид на какую-то древнюю крепость,но теперь туман и почти ничего не видно.