Путь в Европу

Я говорю «начнут понимать», потому что такого ущемления россияне не хотят. Ни одна добросовестная социологическая служба за все постсоветские годы не смогла обнаружить массовых предпочтений, отдаваемых укреплению военной мощи страны в ущерб благосостоянию. Все обстоит с точностью до наоборот. Большинство наших соотечественников хочет видеть Россию великой державой, но лишь относительно незначительное меньшинство отождествляет такое величие с наличием ядерного оружия, большой территорией и богатыми природными ресурсами. Подавляющее же большинство главными критериями величия считает высокоразвитую экономику и высокий жизненный уровень населения. И если люди отзывчивы к обличительной риторике, направленной в адрес «враждебных» демократических государств, если готовы даже поверить, что с демократией и правами человека там проблем еще больше, чем в России, то лишь потому, что не научились распознавать сублимирующую, замещающую направленность этой риторики. Не поняли, что их патриотические чувства используются против них самих.

Однако рано или поздно они осознают, что ценности, оторванные от их интересов и им противостоящие, никакого патриотического содержания в себе не заключают.

Что объяснять наши внутренние неурядицы враждебными происками американцев, поляков, эстонцев или грузин с украинцами по меньшей мере унизительно.

Что примиряться с этими неурядицами, утешаясь тем, что в других странах дело обстоит не лучше, а то и хуже, и ничего не желая знать об их достижениях и преимуществах, унизительно тем более.

Что у человека, ищущего виновника своих бед во дворе или в доме преуспевшего соседа и испытывающего глубокое удовлетворение, когда и у соседа что-то не ладится, никаких собственных ценностей нет вообще, а есть лишь психологические компенсаторы их отсутствия.

Что переносить эти компенсаторы отсталости и необустроенности, уходящие корнями в нашу многовековую практику уравнивания в бедности, с отношения к богатому соседу на отношение к более успешным государствам – значит соглашаться на признание бедности самобытной нормой, именуемой нередко особой духовностью, и, соответственно, на ее увековечивание.

А осознав все это, люди начнут, быть может, размышлять о том, почему им такие компенсаторы постоянно предлагают и кому они больше всего полезны. Что, в свою очередь, наведет их на мысль об устройстве государства в своей собственной стране и его взаимоотношениях с обществом. Раз уж они пришли к выводу, что величие страны определяется прежде всего мерой их благосостояния, а не ракетами, энергоресурсами и бескрайностью просторов, то они услышат и тех, кто эту мысль пытается до них донести.

Рано или поздно люди не смогут не задуматься о том, что такое демократия, как она соотносится с политической практикой 1990-х годов и годов 2000-х, а также о том, кому выгодно и кому невыгодно ее отсутствие. И, возможно, опыт других посткоммунистических стран им в этом поможет. Поможет осознать, что конкуренция политиков в борьбе за голоса избирателей выгоднее последним, чем ее профанация. Что по тем критериям величия, которыми руководствуются россияне, большинство стран Новой Европы, где политическая конкуренция стала реальностью, Россию уже опередили. Равно как и то, что наличие либо отсутствие такой конкуренции зависит в первую очередь от ценностей элит, их готовности отказаться от архаики властной монополии.

Ее инерция какое-то время давала о себе знать не только в России, о чем и напомнили нам зарубежные коллеги. Она проявилась в авторитарных амбициях и бывшего коммунистического функционера Иона Илиеску, ставшего первым свободно выбранным президентом Румынии, и словацкого лидера Владимира Мечьяра, пришедшего к власти под лозунгами антикоммунизма. Она проявилась и в триумфальной победе на парламентских выборах 2001 года в Болгарии партии царя Симеона II, вернувшегося из эмиграции. Однако политические элиты этих стран реставрации политической монополии не допустили. Илиеску и Мечьяр, утратившие поддержку значительной части своих избирателей, вынуждены были уступить власть оппозиционным лидерам; пытаться сохранять ее методами «управляемой» или «суверенной» демократии им не могло прийти даже в голову. Не стал выборным монархом и царь Симеон: болгарская элита заставила его возглавить правительство, приняв на себя политическую ответственность, а на следующих выборах он и его партия власти лишились.