В странах Новой Европы такой, как в России, контроль государства над обществом уже невозможен. Потому что там – другое, чем в России,
Ни в одной из стран Новой Европы нет узаконенной концентрации всей полноты власти в руках президента, независимо от того, кем он избирается – парламентом или населением.
Ни в одной из них нет ничего похожего на передачу власти назначенному «преемнику».
Ни в одной из них президент не может позволить себе быть внепартийным и надпартийным, а премьер-министр – возглавлять партию, оставаясь беспартийным.
Ни в одной из них формирование правительства не может быть независимым от результатов парламентских выборов, т. е. от голосов избирателей.
Ни в одной из них создание новых партий не инициируется государством и им не контролируется.
Ни в одной из них оппозиции не перекрыт доступ к власти, по причине чего оппозиция в них неоднократно становилась властью, которая, под влиянием меняющихся общественных настроений, на следующих выборах могла быть снова отодвинута в оппозицию.
Ни в одной из них не обсуждается вопрос о том, правильно или неправильно подсчитываются голоса избирателей из-за неактуальности самого вопроса.
И еще много чего нет в этих странах, что есть в современной России и к чему большинство россиян успело уже привыкнуть, как к политической норме. Да, сильное гражданское общество там пока тоже не сложилось, что никем из наших собеседников не отрицалось, как не отрицалось и то, что такое положение вещей свидетельствует о стадиальном отставании от развитых западных демократий. Но демократические
Если различные слои населения, руководствуясь своими интересами и настроениями, определяют состав власти посредством прямого волеизъявления на свободных выборах; если политические элиты, выражающие эти разные интересы и настроения, способны договариваться об общих для всех правилах игры, предполагающих в том числе и сменяемость власти; если для обеспечения общественной и государственной целостности элитам и населению не нужен властный монополист, то гражданская политическая нация в первом приближении в стране состоялась. И ее нет, если без такого монополиста обойтись не получается. Само его наличие и готовность мириться с его существованием свидетельствуют о слабой укорененности в обществе культуры диалога, компромисса и договора. О том, что оно не вышло еще из средневекового традиционалистского состояния. Или, говоря иначе, о том, что культура подданства в нем доминирует над культурой гражданства.
В России именно так дело до сих пор и обстоит. В странах Новой Европы – уже не так.
Разумеется, там тоже немало проблем, о которых говорили и наши собеседники. Там не сложились еще, за редкими исключениями, устойчивые партийные системы, что затрудняет формирование парламентских коалиций. Есть государства, в которых остается открытым вопрос об интеграции в гражданские нации отдельных этнических групп. Наиболее выразительные примеры – Эстония и Латвия, где существуют категории лиц без гражданства. В других случаях эта проблема решается посредством создания этнических партий: турецкой – в Болгарии, венгерских – в Словакии и Румынии. Но и в этих странах политическая консолидация полностью еще не обеспечена, о чем свидетельствует возникновение в Болгарии, Словакии и Румынии радикально-националистических партий этнического большинства, тоже постоянно присутствующих в парламентах.
Но есть все же разница между формированием новой политической системы с сопутствующими ему трудностями и воспроизведением в новой форме системы прежней. Это – разница векторов исторической эволюции. Страны Новой Европы двигаются в направлении современной демократии, а Россия – в направлении противоположном, избегая признаваться в этом открыто.