Путь самурая

По неведомой мне причине в этом доме отсутствовали лестницы, за исключением разве что пожарных. Лифт доставил меня на третий этаж, и, открыв могучую бронированную дверь простеньким на вид ключиком, я наконец-то оказался в квартире. Два этажа, более трёхсот квадратных метров – видимо, отец предполагал, что со временем я придумаю, чем и как занять это пространство. Забавно, как любит говорить Рихо. Комната в ленинградской коммуналке в доме 2/9 по улице Херсонской, служившая мне приютом в течение долгих шести лет, была не более двадцати метров, но почему-то в ней я чувствовал себя гораздо уютнее.

На первом этаже всё осталось по-прежнему. За два года, прошедшие с тех пор, как я в спешке покинул эту квартиру в последний раз, изменения произошли лишь на втором этаже. Там, где погибла Этель. Огромная спальня была полностью перестроена, но все работы велись без меня, о результате я мог судить только по первоначальному проекту и фотографиям, которые строительная фирма исправно высылала мне в Брайтон. И, если уж совсем честно, никакого интереса ко всему этому я не испытывал. В огромном, прекрасном, нежно любимом мною Париже нашлось одно место, которое и по сей день оставалось мне совершенно чуждым, – и это была моя собственная квартира.

С удовольствием сбросив туфли, я медленно двинулся по дому, словно заново знакомясь с ним. Гостиная, огромная, пустая, холодная. На полу – большие шары-светильники. Мягкие диваны, кресла. Стеклянный столик, сделанный по эскизам Паскаля Мурга. Чтобы оживить это место, нужна очень большая и очень весёлая компания, вечер, музыка, красивые девушки… Нет, сейчас входить в гостиную мне не хотелось совершенно.

Кабинет. Множество книг на пяти языках расставлено на стеллажах таким образом, что попытка найти нужный том заранее обречена на неудачу. Массивный сейф, наполненный… Не помню, чем. Будет время – взгляну, слава Богам, код намертво впечатан в мою память. Большой письменный стол, и чуть поодаль – компьютерный столик, на котором гордо возвышается монитор, некогда считавшийся последним достижением науки и техники. Было очевидно, что с той поры наука и техника ушли очень далеко. Про себя я отметил, что неплохо было бы заменить устаревший агрегат, за несколько лет превратившийся в антикварную редкость. Или подождать ещё лет десять и подарить его Биллу Гейтсу как экспонат для домашнего музея? На всякий случай я привёл это электронное чудовище в рабочее состояние. Мой адрес был известен заинтересованным лицам, так что вполне можно было рассчитывать на получение письма. В почте опять поднакопилась кучка спама, чистить его было лень, а новых писем не нашлось. О’кей, откладываем до лучших времён эту кучу…

Покинув кабинет, я грустно побрёл дальше, и ноги сами привели меня в зал, который архитектор упрямо предпочитал именовать «спортивным». На самом деле это место имело со спортом очень мало общего и было полностью скопировано с додзё в Осаке, откуда меня когда-то с треском выставили за «неумение вести себя достойно». Мне тогда было пятнадцать лет, и я тайком от своего Учителя, Ёсиды Коцукэ, пришёл в эту школу карате-до, желая сравнить своё «мастерство» с тем, что могут и умеют мои ровесники. В Японии иностранцы никогда не пользовались большой любовью. Я говорил по-японски, как японец, и жил в Осаке с пяти лет, но это не имело для учеников школы никакого значения. Шутки, пакости, подножки – нормальная ситуация, японская традиция подразумевает беспрекословное подчинение младшего старшему, и мне было положено сносить все проявления «национального характера» с благодарностью. Закончилась эта идиллия, когда ученики старшей группы в очередной раз решили подшутить над «этим гайдзином». Шутки не получилось. Найдя свою одежду на полу насквозь мокрой, с японской аккуратностью завязанной множеством узлов, и вдобавок получив оплеуху от старшего ученика, я на несколько минут утратил контроль над собой. Этого времени оказалось достаточно. В итоге десяток ребят моего возраста, которые уже несколько лет обучались в этом додзё, получили в общей сложности одиннадцать переломов. Руки, ноги, челюсти и даже один сломанный нос затесался в этот печальный список. Скандал замяли лишь благодаря тому, что старший ученик, также оказавшийся среди пострадавших, виновниками случившегося назвал себя и своих товарищей. Узнав обо всём, Ёсида Коцукэ несколько месяцев не желал видеть меня. Из этой истории я тогда сделал два вывода: «Искусство», которому учил меня Коцукэ-сан, было во сто крат совершеннее, чем всё, чему обучали в именитых и прославленных додзё. Ёсида Коцукэ происходил из старинного самурайского рода, корни которого терялись в эпохе Хейан, и навыки, которые передавались в его роду из поколения в поколение, служили только одной цели: уносить жизни врага, сохраняя свою жизнь для дальнейшего служения господину. Что же касается второго вывода…