Путь кинжалов

Перрин нехотя кивнул. Не совсем правильно принимать от постороннего советы, касающиеся отношений с женой. Но как ни крути, советы были дельными. Разумеется, повысить голос на Фэйли было так же трудно, как не повышать тона в разговоре с Берелейн, но у него это получалось – чаще с последней и несколько раз с первой. Советам Илайаса Перрин следовал едва ли не буквально. Ну, по большей части. И насколько у него получалось. При виде Берелейн в запахе Фэйли по-прежнему появлялись колючки ревности, но, с другой стороны, по мере того как отряд продвигался на юг, обида исчезала. Однако на душе было беспокойно. Когда тем утром Перрин сказал, что она с ним не едет, Фэйли даже не возразила. Ни единым словом! От нее запахло… удовлетворением! И вместе с тем – изумлением. И как это ей удается одновременно сердиться и быть довольной? Ни одно из чувств не отразилось на ее лице, но нюх Перрина не обманывал. Получалось, что чем больше он узнавал о женщинах, тем меньше понимал!

Копыта Трудяги гулко загрохотали по дощатому мосту, и стражники, нахмурясь, перехватили оружие. Народ за пророком тащился странный, и эти ничем не отличались от обычных его последователей – чумазые мужчины в великоватых шелковых кафтанах, уличные громилы, все в шрамах, розовощекие подмастерья, бывшие купцы, лавочники и ремесленники, которые будто месяцами спали в своей одежке. Но за оружием ухаживали тщательно. У некоторых лихорадочно сверкали глаза; лица других одеревенели от настороженности. Пахло немытыми телами, нетерпением, тревогой, страхом – всем вперемешку.

Они не попытались преградить дорогу, просто смотрели. Из того, что слышал Перрин, к пророку являлись и леди в шелках, и нищие в отрепьях, рассчитывая получить благословение. Или, быть может, заручиться его защитой. Потому-то он и решил приехать вот так, всего лишь с горсточкой спутников. Если нужно, он бы напугал Масиму, если того возможно напугать, но лучше все же обойтись без боя. Пересекая мост и въезжая на мощеные улицы Абилы, Перрин спиной чувствовал взгляды стражников. А перестав ощущать эти взгляды, облегчения не испытал.

Абила была довольно крупным городком с несколькими высокими сторожевыми башнями и множеством домов в четыре этажа, причем все дома крыты кровельным сланцем. Тут и там между домами виднелись груды камней и бревен – на месте разрушенных гостиниц или купеческих особняков. Нажитого торговлей богатства пророк не одобрял, равно как и пьяного разгула и того, что его последователи называли непристойным поведением. Пророк не одобрял вообще многое и не скупился на наглядные примеры.

Улицы были запружены народом, но верхом ехали лишь Перрин и его спутники. Снег уже давно превратился в слякотную кашу по щиколотку глубиной. Сквозь толпу медленно пробирались телеги, запряженные быками, изредка попадались фургоны, а простых колясок, не говоря уж о каретах, не было и в помине. Не считая тех, кто был в обносках или, скорее всего, в краденых нарядах, все носили шерстяную, унылого серо-коричневого цвета одежду. Большинство шли торопливо, опустив голову, как селяне на дороге. Не торопились лишь редкие группки вооруженных людей. Пахло на улицах главным образом грязью и страхом. У Перрина волосы на загривке встали дыбом. В самом худшем случае, если до такого дойдет, выбраться из города без стен будет не труднее, чем в него войти.

– Милорд, – пробормотал Балвер, когда отряд поравнялся с одной из груд битого кирпича.

Едва дождавшись кивка Перрина, он повернул своего коня и двинулся в другую сторону, горбясь в седле и плотно закутавшись в коричневый плащ. О сухолицем маленьком человечке Перрин не тревожился даже здесь. Для секретаря тот ухитрялся вызнать немало полезного и ничуть при этом не пострадать. Должно быть, он знал, что делает.

Выбросив Балвера из головы, Перрин сосредоточился на главной цели.

Хватило одного лишь вопроса долговязому юнцу с восторженной физиономией, чтобы узнать, где находится пророк; опросив троих прохожих, они отыскали купеческий особняк – в четыре этажа, сложенный из серого камня, с беломраморными оконными рамами и лепными украшениями. Масима не одобрял накопительство, но, если предлагали, охотно соглашался жить во дворцах. С другой стороны, Балвер говорил, что пророк подчас довольствовался ночлегом и в хибаре с протекающей крышей. Пил Масима исключительно воду и, куда бы ни отправился, нанимал в кухарки бедную вдову и, не жалуясь, ел ее стряпню. По мнению Перрина, для этакого милосердия пророк слишком многих оставил вдовами.

Здесь толпа, заполнявшая остальные улицы, отсутствовала, хотя у парадного входа скопилось немалое число вооруженных стражников, вроде тех, что встретились на мосту. Они угрюмо воззрились на Перрина – те, кто не ухмыльнулся презрительно. Обе Айз Седай, низко наклонив голову, прятали лицо под капюшонами. В воздух поднимался белый парок. Уголком глаза Перрин уловил, как Илайас большим пальцем коснулся рукояти своего длинного ножа, да и сам едва удержался, чтобы не погладить свой топор.