Читаем Путь хирурга. Полвека в СССР полностью

— Сука буду, не напьюсь, — пообещал парень. — Мне только попробовать, изголодался я, измаялся. Тебе самому, как ученому, интересно небось, как новый хуй сработает. А я вернусь и все тебе расскажу — как на картинке обрисую, как в кине.

— Ладно, уходи до завтра, но чтобы утром был здесь и абсолютно трезвый. А то отрежу, что сделал.

Рано утром тот парень сидел перед дверью моего кабинета. Я посадил его у себя на диване, вижу — у него по лицу разливалась абсолютно блаженная улыбка, он счастлив.

— Ну, рассказывай. Все по порядку — как в кине.

— Значит так, — начал парень, — пришел это я на танцплощадку, покрутился там, осмотрелся. Я ведь солдат — надо выбрать и девку, и место в кустах. Ну, музыка играет краковяки разные. А у меня свои краковяки в голове: как бы такую взять, чтобы не дурила, а сразу дала. Я с одной молоденькой потанцевал, потерся, а она все от меня отодвигалась. Э, нет, думаю, эта станет ломаться, чтоб ее упрашивали — не подходит. Тогда пригласил я танцевать одну старуху…

— Сколько лет старухе? — спросил я.

— Да лет тридцать. У меня свой расчет был: если она лет на десять старше, так не станет же она молодому отказывать. Да и это, значит, ну как сказать? — отверстие у нее поширше будет, мне сподручней. И верно — только я к ней на танце прижался, она, видно, почувствовала твою работу через платье-то, да как прилипла ко мне, в ухо задышала! У меня аж голова закружилась. Чувствовал, не могу я больше. Я ей только одно слово — пойдем! Она обвисла на мне, и так мы с ней в кусты и поместились. Она вроде как полоумная стала, штаны с себя сдернула, юбку задрала, глаза закатила и ждет.

Блохин помолчал и добавил:

— В тот момент я аж крякнул от красочности, с которой парень все описывал, — как в кине.

— Ну, — говорит, — знаешь, я, конечно, волновался сперва — как мой новый-то в нее полезет? Ничего — сразу поместился. А когда дело пошло, я в такую охотку ввалился, что остановить меня нельзя. А она и не останавливала, только подмахивала, да сопела, да стонала, да руками меня тискала. Я тебе так скажу: если бы меня в тот момент немец убил, так и то бы не жалко было с жизнью расстаться. Я, значит, это, на себя ее натаскиваю, наподдаю, а сам думаю: вот это хрящик ты мне вставил! — цены ему нет. Ну, а она уже уставать стала. Поерзала, поерзала подо мной, да и шепчет: хватит, мол, милый. Я головой замотал: нет, мне не хватит. И еще поднажал. Ну, она распласталась и тоже постаралась, но скоро опять выдохлась — старуха ведь, как-никак. Опять попросила: давай отдохнем. А у меня стоит и отдыхать не хочет. Чего же мне отдыхать-то? — я два года, от самого ранения, отдыхал без этого удовольствия. А она уже стонать стала: не могу, говорит, больше. Тут меня задор взял. Я тогда возьми да скажи ей: ах ты сука, говорю, ты еще не знаешь, что у меня хуй-то двуствольный. Она усмехнулась и шепчет: как это, мол, так — двуствольный? Я ей говорю: а так — рядом два висят, один запасной. Она не поверила, из-под меня вылезла. А уже светало. Я тогда перед ней встал и показал ей оба — и член, что ты сделал, и лоскут трубкой, что рядом висит. Ой, Николай Николаевич, что с ней было! Она рот-то раззявала, вот-вот закричит со страху. В глазах у нее такой ужас был, что я сам напугался: зачем, думаю, бабу напугал? Хотел ей все начистоту объяснить и про тебя рассказать, а она через кусты сиганула — будто ветром ее сдуло. И штаны в кустах позабыла со страху. Так дело было. А пить я не пил, ни грамма, сука буду!

Блохин закончил свой красочный охотничий рассказ, и тот уникальный эпизод стоял у нас перед глазами. Ни у кого не было такой красочной истории.

Еще выпили и разошлись спать. А на следующее утро поехали в Москву с мешками лосятины. Поговорить с Белоусовым мне так и не удалось.

Вскоре мы узнали, что Блохина избрали президентом Медицинской академии.

<p>Протекционизм против партийности</p>

Советская Россия была во многом отсталой, но что в советском обществе было развито больше и лучше, чем в других странах, — это протекционизм. Он был отточен до совершенства — миллионы советских людей жили сплошными протекциями во всем. И наше с Ириной материальное благополучие было во многом построено на том же: многие продукты, вещи, мебель, билеты в театр, на поезд и самолет — все я доставал по протекции.

В России с давних пор всеобъемлющее проявление протекционизма было заменой денег: «не имей сто рублей, а имей сто друзей» (пословица не даром молвится). А при партийной диктатуре коммунистов протекционизм стал заменой всего на свете — совести, таланта и ума. По сути, партия сама расширила границы протекционизма — людей стали принимать на работу и продвигать только по партийной принадлежности, а не по другим критериям.

Перейти на страницу:

Все книги серии Издательство Захаров

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии