Путь к Цусиме

"Рожественский знал, что он идет в последний смертный бой, идет несравненно хуже подготовленный, чем он хаживал бывало осенью из Ревеля в Кронштадт. Он не мог не знать, что при подобной подготовке флот шел на верную гибель, и хуже, чем на гибель, — на позор. Он обязан был доложить об этом Верховной власти. Он обязан был иметь мужество остановить безумный шаг. Ведь только он, Рожественский, знал, всю доподлинную правду об эскадре. Россия не знала о ней тогда и знать не могла, как о государственной тайне. Вместо того, чтобы из своего важного знания сделать единственный верный вывод, Рожественский сделал вывод неверный. Помрачение Рожественского ничем решительно не объяснимо, кроме невероятного его самомнения. Он думал, по-видимому, что все недостатки флота, отсутствие разрывных снарядов, отсутствие дальнобойной артиллерии на многих судах, глубокое невежество команды и пр. и пр. — все это возмещалось одним преимуществом: гениальностью самого Рожественского. Но так как на поверку, вместо гениальности, оказалась бездарность, то Рожественский серьезно виноват в этой ошибке. Когда речь зашла о назначении командующего эскадрой, адм. Скрыдлов ("главнокомандующий морскими силами в Тихом океане") просил назначить Чухнина; но, как теперь открыто говорят, сам Рожественский вызвался на роковой пост… Это вина безмерная, которая никогда не может быть забыта. Более умный, более даровитый и храбрый Чухнин едва ли наделал бы тех нелепых ошибок, какие наделал Рожественский. Может быть, познакомившись с эскадрой, тот отказался бы вести ее на смертную казнь; а если бы и повел, то не раньше, чем вооружил бы ее, как следует. Тот во что бы ни стало добыл бы новейших снарядов и обучил бы команду стрельбе. Чухнин не загрузил бы эскадру углем, не приготовил бы из кораблей костры для пожара, не повел бы флот в Цусимский пролив, а при встрече с неприятелем не поставил бы корабли в строй двух кильватерных колонн со стадом транспортов в середине. И Чухнин, может быть, погубил бы флот, но предварительно нанеся огромный урон японским силам. Наконец Чухнин наверное спас бы честь России и предпочел бы скорей отдать благородную душу Богу, чем поднять простыню вместо Андреевского флага. Чухнин не сдался бы, как он не сдался в севастопольской смуте. Он доказал бы, что в России не все трусы и есть у нее сыны, способные биться за родину до конца… Выдвинув свою незначительную особу на огромный, страшно ответственный пост, Рожественский совершил перед отечеством историческое преступление, виниться в котором ему нужно с большой искренностью и без всякой позы".

Характеризуя личность Рожественского после разбора дела Небогатова, известный публицист Гофштеттер написал в Москве следующие строки:

"С таким командующим катастрофа была неизбежна, — и она свершилась: четыре тысячи матросов и офицеров пошли ко дну, русский флот уничтожен, Россия обесславлена, но сам герой не потерял ровно ничего — ни своих эполет, ни своей гордой самоуверенности. Виновник величайшего поражения, какое Россия когда-либо переживала на море, говорил на суде тоном Юлия Цезаря или Наполеона после Аустерлица.

"Как? Чтобы подчиненный осмелился не исполнить приказания адмирала о сдаче? Я не разделяю этих новых теорий".

"Он весь преисполнен верою в неограниченность командирской власти, но совершенно чужд понятия о великой ответственности, связанной с нею. Адмирал Рожественский — самая мрачная фигура в новейшей истории России.

"Достойный товарищ снарядителя эскадры, адмирала Бирилева, состоявший многие годы начальником морского штаба при безответственном режиме генерал-адмирала, он не мог не знать, какую эскадру ведет он в бой, следовательно, он сознательно вел ее на гибель или, в лучшем случае, легкомысленно играл на ура вверенными ему тысячами жизней и честью России".

"Подавляя личность командиров, он никого из них не сумел воодушевить к творческой работе, ни с кем ни о чем не советовался, полагаясь исключительно на себя, ценил только свое собственное мнение. От подчиненных требовал лишь слепого послушания, доводил дисциплину до жестокости и думал, что деспотизм, который простителен только как слабость гения, может заменить самый гений. Пережитая катастрофа не разрушила его самомнения, не просветила его совести. С точки зрения психиатра он обнаруживает все признаки одержимости манией величия".