Путь к Цусиме

Японские снаряды, попадая в воду, подымали громадный столб ее и тем самым указывали стреляющим место падения снаряда; a когда оно было близко к кораблю, люди обдавались массой брызг, ранились осколками; иногда снарядом рвались и борта корабля под водою, если они были не бронированы. Наши же снаряды, попадая в воду, не производили такого эффекта, который ясно можно было бы усмотреть за несколько верст, особенно в дымке тумана; поэтому мы часто стреляли как бы с завязанными глазами, не видя, куда снаряды ложатся, и не имея никаких данных, чтобы корректировать наводку пушек. Мы не имели за собой преимуществ в скорости хода кораблей и не всегда могли приблизиться к неприятелю на такую дистанцию, чтобы сделать его досягаемым для наших орудий; дистанцию для боя всегда устанавливал наш противник, исправно нас громивший; а большинство наших снарядов летело в воду, до японских кораблей даже иногда не долетая и не давая нам никаких указаний для последующего прицела.

Уже одно это печальное обстоятельство делало всю нашу Балтийско-Цусимскую эскадру, не имеющую особенно серьезной боевой мощи, делало ее больше всего и чаще всего только декорацией и мишенью для японских прицелов. А наши борцы за родину, не обученные стрельбе и вооруженные такими устарелыми и негодными средствами, из-за этого ставились в бою в самое нелепое, отчаянное и в высокой степени трагическое положение…

Разрушая все надстройки броненосца, делая на нем пожары и побивая людей кучами, японские фугасные снаряды, посылаемые со всех неприятельских судов в одно место, через какую-нибудь четверть часа делали на броненосце полное разрушение всей сложной организации его различных служебных частей; тучи за раз прилетавших снарядов сеяли панику, вносили оцепенение в среду необстрелянной команды и выводили ее нередко из повиновения.

Борьба с огнем представляла также громадные, иногда почти неодолимые, трудности; место пожарища было переполнено ядовитыми, удушливыми газами; пожарные шланги, сколько раз их ни заменяли запасными, немедленно превращались в лохмотья. А когда все запасы шлангов исчезали, то никакими средствами нельзя было подать воду на мостики и особенно на ростры, где, как это было напр., в бою на "Суворове"[178], стояли пирамидой одиннадцать деревянных шлюпок. Перед боем была налита в них вода; но через дыры, пробитые осколками снарядов, она постепенно утекала. И тогда на этом лесном складе пламя бушевало совершенно свободно. По счастью вода иногда плохо стекала за борт, и на верхней палубе ее собиралось по щиколотку. В таких случаях этому только радовались: это спасало саму палубу от огня, а с другой стороны это позволяло тушить валившиеся на нее сверху горящие обломки, просто растаскивая и переворачивая их… В конце концов приходилось таскать воду на пожар даже и ведрами, в которые, во время длинного морского перехода, на эскадре были переделаны почти все опорожненные жестянки из-под машинного масла. Но и это возможно было делать, пока были для этого руки, пока можно было иметь подход к воде…

Для тушения пожаров на эскадре еще были заготовлены банки с каким-то патентованным порошком, но в него на эскадре верили плохо[179], и о результатах его действия что-то ничего не слышно; а что воду приходилось черпать и таскать сапогами для тушения пожаров, об этом есть сведения.

Заготовив эти банки, Рожественский распорядился перед боем — дерево, переборки кают, мебель и т. п. не убирать (см. далее). Благодаря этому, своими снарядами Японцы свободно пожгли лучшие боевые корабли нашей эскадры и все пустили их ко дну, за исключением "Орла", на котором дерево перед боем было частью убрано, частью повыкинуто за борт…

Но не в одном этом было дело, как печатно сообщает теперь А. Затертый, бывший матрос с броненосца "Орел". На стр. 47 своей брошюры он пишет следующее: