Путь к Цусиме

Я позволю себе остановиться несколько подробнее на значении приказаний начальника и на тех способах, которыми подчиненный может протестовать против явно незаконных действий начальства. Вопрос о влиянии приказа начальника на ответственность подчиненного за деяния, совершенные во исполнение приказа, один из труднейших вопросов военно-уголовного права. Он разрешался в различные эпохи и в отдельных законодательствах далеко не одинаково. Повиновение признавалось всегда жизненным началом войска, но слепым, безотчетным это повиновение быть не должно. Каждый воин обязан направлять свою деятельность только к таким целям, которые указаны Верховным Вождем в Его повелениях и законах. Воин должен подчиняться не личной воле начальника, а воле Верховного Вождя, выраженной через посредство начальника. Приказание начальника воли законодателя отменять не может. Полное, безотчетное подчинение воле начальника было бы рабством, ничего общего с воинской дисциплиной не имеющим.

Раз сдача корабля происходит без созыва совета офицеров и в условиях 354 ст. морск. уст., - приказание об этой сдаче есть преступление и исполняемо быть не должно. С момента же спуска флага флагманом он более не начальник. Еще Наполеон I сказал о генерале, сдавшемся по приказанию другого, также сдавшегося: "он, очевидно, спутал понятие о воинской дисциплине: пленник не может приказывать и кто исполнит его приказание — изменник". Что было делать младшим офицерам адм. Небогатова? Морской уст. (ст. 14) дает возможность каждому принять на свою ответственность какую-либо особую меру, необходимость которой в видах государственной пользы предоставляется доказать потом. И не в забитости офицеров дело, а в слабом сознании у них чувства долга.

К этой сдаче эскадры многие офицеры являются лишь "прикосновенными" — понятие, хорошо разработанное нашей военно-юридической практикой. Каждый случай повреждения или крушения военного судна подлежит суду, причем часто случается, что вполне безукоризненные офицеры только при помощи суда получают возможность доказать правильность своих распоряжений и выйти из суда не только оправданными, но и "вознесенными по службе".

Несомненно этими соображениями руководствовался Верховный Вождь флота, предавая суду всех офицеров эскадры. От суда теперь ждут не обвинения во что бы то ни стало, а всестороннего и справедливого расследования, которое бы сняло тень с тех, кто свято исполнил свой долг, и дало нашему подрастающему поколению моряков напутственный руководящий взгляд в их будущей деятельности.

Переходя от соображений общих к фактическим давным, обвинитель допустил в качестве предположения все, что установить домогалась на следствие защита: все преимущества Японцев. Могли ли наши суда быть признаны неспособными нанести какой-либо вред неприятелю, можно ли было им спасать команду в шлюпках? В смысле расстояния орудия наши в момент сдачи были дееспособны, тем более, что неприятель шел на нашу эскадру; снаряды были даже на избитом "Орле". Спасательные средства и шлюпки были, море было спокойно, времени для пересадки людей со всех кораблей на один было достаточно. Быть может всех людей не удалось бы спасти, но тогда ведь каждый корабль, застигнутый в море, не истощив средств борьбы, вправе сдаться!

После разгрома 14 мая, бывшего на глазах у адм. Небогатова, последний мог думать, что его догонят Японцы, и имел время приготовиться к затоплению, если уже сознавал безнадежность боя, тем более, что ему это предлагали.

Предусмотрительный и опытный адмирал не позаботился узнать даже о судьбе других русских судов и "большой дорогой" дал полный ход броненосцу, на котором шел сам, не справляясь, поспевают ли за ним подбитые.

Мысль о сдаче зародилась и осуществилась на "Николае I", сигнал которого адмирал не считал обязательным для других судов, как написал сам адмирал в своем первоначальном показании.

Но на суде он показал обратное. Почему? Можно догадываться, что адм. Небогатов не думал о спасении 2000 человек, как теперь стараются доказать: на "Николае" команды было гораздо меньше… Если бы человеколюбие играло столь значительную роль в решении адм. Небогатова, то он не думал бы о спасении людей в течение ночи, когда он не мог не предполагать, что его догоняют Японцы. Тогда он наконец решительно и смело сдал бы весь свой отряд; он ведь утверждал, что сдал только свой броненосец. Как смотрел он на свое деяние? "Мне честь, мне и позор!" — говорил он команде. Он знал, что совершает преступление. Объяснить его поведение можно лишь так: истомленный нравственно и физически, адм. Небогатов, подготовленный малодушным докладом командира "Николая I" Смирнова, поддался охватившему его ужасу и приказал поднять роковой сигнал.