Путь к Цусиме

Плохо были удовлетворены у персонала даже и самые элементарные жизненные потребности. Почтовые и телеграфные сообщения с родиной, с театром войны, с семьей совершенно были не подготовлены; они были не организованы даже и на тех стоянках, где эскадра оставалась по месяцу и по два с половиной, и где пребывание ее ни для кого не было тайной. Да тайны в походе и быть никакой не могло, т. к. за каждым шагом эскадры все время исправно следили японские и английские шпионы…

Прибыв к Мадагаскару, адмирал Фелькерзам сообщал, что он "два раза телеграфировал в главный морской штаб" прося эскадре прислать письма[247]. Штаб даже не ответил"… Октябрьские письма 1904 г. получали в конце апреля 1905 года…[248] Сам начальник главного штаба посылал свои письма сыну на эскадру через частную одесскую контору Гинзбурга…[249] Но и помимо этого, какое удивительное невнимание было проявлено главным штабом: на эскадру приходили письма, адресованные на те корабли, которые в это время спокойно стояли в Либаве, Кронштадте, — на те корабли, которые давно уже погибли в П.-Артуре[250]; были письма на строящийся броненосец "Андрей Первозванный"; были даже письма, адресованные в Электротехнический Институт Императора Александра ІІІ-го[251], который чиновники ухитрились смешать (!) с броненосцем "Александр ІІІ-й"…

Но вот что сообщил мне один из наших товарищей перед 2-м изданием книги: "На пароходе "Курония", который подошел к эскадре Рожественского вместе с отрядом Небогатова, была отправлена из С.-Пб. личному составу эскадры масса писем и посылок, упакованных в ящики. Но из С.-Пб. никто ничего не сообщил об этом адмиралу. Весь почтовый груз остался поэтому на пароходе, а после войны он был доставлен обратно в Либаву, уцелевшие участники похода с большими затруднениями там и могли получать свои письма и посылки… Когда наш корабль пришел в Либаву, командир сначала телеграммой, затем официальным письмом просил нам доставить все письма и посылки. Но вот проходили недели, прошел месяц, и только в конце второго месяца все было доставлено на корабль из штаба"… Куда было идти дальше?

В разведении таких "порядков" от главного морского штаба не отставал впрочем и штаб эскадры… Перед выходом из вод Мадагаскара было решено, что транспорт "Горчаков" пойдет назад в Россию, как и транспорт "Малайя", — оба с испорченными, старыми машинами, все время задерживающими только ход всей эскадры. На "Горчаков" сдали почту, и среди нее много матросских писем с деньгами на родину[252]; а затем в походе оказалось, что "Горчаков" идет далее вместе с эскадрой в воды Аннама, и вся корреспонденция — на нем… Дальше этой небрежности и невнимания к своим нуждам, казалось бы, идти уже некуда.

Можно было разве ухитриться еще голодать в походе, когда в этом не было еще ни малейшей надобности, как это делали, напр., беспечные офицеры некоторых миноносцев, прикомандированных к транспортам, дурно исполнявшим свои хозяйственные обязанности[253]. Немного лучше было в этом отношении впрочем и на флагманском корабле во 2-й половине похода, когда Мадагаскар пришлось покинуть уже и без французского ресторатора, и без французского повара, бывших там в начале плавания. Доходило до того, что и за адмиральским столом обходились без водки, без мяса, без кофе; переходили на солонину… Бывали случаи, что готовили кушанья из очень несвежей, испорченной провизии[254]… Лучше всех хозяйственная часть была поставлена, кажется, на броненосце "Бородино". Там озаботились устроить даже приличное пасхальное разговение; они не забыли при этом и ту часть своей команды, которая шла вместе с эскадрой на плавучем госпитальном судне.

Внешняя жизненная обстановка в походе была тоже со всячинкой, начиная с "собачьей жизни" на миноносцах, ведомых на буксире, который то и дело обрывался, пока угрозой денежного штрафа Рожественский не прекратил эти обрывания… Там и тесно, там и грязно, жарко, из труб летит сажа, еда отчаянная, нещадно качает, по всем углам в грязи спит команда, под ногами толкутся собаки, обезьяны[255]…

А обстановка после погрузки угля на броненосцах[256]. "Всюду угольная пыль в палец толщины. Она, как туман, висит в воздухе. Где и как лечь спать? В каюте и жарко, и пыльно, a то еще… и крыса нахально начинает грызть ногу".

Спасаясь от духоты и жары, некоторые офицеры спали на палубе, среди угля, точно команда, не раздетые, грязные[257]. Ложе офицера тем только и отличалось от матросского, что у первого были циновки"…

О тяготе климата Мадагаскара для нас, северян, один из наших товарищей писал домой следующее[258]: