Путь к Софии

Потягивая из кружки водку и слушая бесконечный спор между своим словоохотливым другом и Григоревичем, Климент тайком наблюдал за нею. Изменилась ли она за минувший год? Он не мог решить. За это время он ни разу не вспомнил ее. Вернее, он вспоминал, но не ее, а ту безвозвратно ушедшую счастливую пору жизни, частью которой была и она. Он не раз в последние недели сравнивал сердечность и простоту своих русских друзей с холодностью и высокомерием английских коллег. И вот сейчас Ксения перед ним! Своенравная, вызывающая. И все такая же красивая — он с первого же взгляда убедился в этом. Она была в белом переднике и косынке сестры милосердия. Ее волосы, выбивающиеся из-под белой косынки, были такими черными, что сейчас в предвечернем сумраке даже отливали синевой. Те же черные, широко поставленные, слегка раскосые озорные глаза. Крупный смеющийся рот. Он виден: Ксения знает, что смех ей идет, красит ее. Когда она смеялась, ее плечи и высокая грудь слегка колыхались и вся она источала какое-то возбуждающее очарование.

«Нет, она действительно не жена для Олега, — подумал Климент, — Олег стеснительный, душа у него мягкая, и он слишком сильно любит ее. А она? Любила ли она его, — с непонятным упорством допытывался у себя Климент. — Возможно. Но любила видно, не очень, если сменила на первого же гвардейца... — И он представил себе этого гвардейца, но не кого-то из встречавшихся здесь на каждом шагу, а гвардейца вообще — молодого русского красавца, затянутого в красную венгерку, в кивере, слегка надвинутом на бровь, с длинной серебряной саблей, позвякивающей на ходу, когда он шествует по Невскому проспекту. — Вот такой ей больше подойдет», — решил он, хотя остался недоволен своим заключением.

Климент выпил водку и, поставив свою кружку на стол, стал прислушиваться к разговору. Речь держал Бакулин. Он распалялся все больше.

— Все это глубочайшая и непостижимая тайна, коллега Григоревич! — восклицал он. — Вопрос ставится так: убийство ли это, если ты убиваешь, чтобы не быть убитым самому? Или же обороняясь? Вот так ставится вопрос. Минутку, коллега, я хочу еще спросить... Что происходит в таком случае с совестью? С со-вес-тью! И вообще, если можете, ответьте мне на это, господа! — восклицал, оглядывая всех, Бакулин. — Вот ответь, голубчик! — хмурясь, обратился он к Григоревичу. — Нет, нет, не как врач и не как славянофил, пришедший сюда защищать... Или, как ты сказал, выполнять миссию... Поставьте себя, господа, в положение солдата. Его пригнали сюда и приказали ему: убивай!

— Ты упрощаешь вопрос, — раздраженно прервал его Григоревич.

— Григоревич! Ты, братец, того! Нет, нет, извини, но ты же действительно ничего не понимаешь!..

Григоревич бросил на него поверх очков уничтожающий взгляд, развел руками и обратился к остальным:

— Скажите, бога ради, разве это спор?

Карл Густавович улыбнулся смущенно-добродушно, а Ксения сказала:

— Вы оба скучны! Нашли, из-за чего ссориться.

«Возможно, она и права, — мелькнуло в мозгу Климента. — В самом деле, разве это тема для разговора: вынужденное убийство и совесть? Во время сложных операций, когда приходится безжалостно кромсать человеческое тело, производить ампутации, под ножом у меня не раз умирали раненые, хотя я прилагал все усилия, чтобы спасти их. Должен ли я думать об этих смертях, рассуждать на сей счет, бередить себе душу? Разве недостаточно того, что я действовал? Да, она права. Жизнь есть жизнь, а необходимость, приказ, долг, человечность — все это иногда так сложно собрать воедино, связать в узел, что, действительно, человеку лучше об этом не думать».

Не думать. Но он тоже думает, и думает не отвлеченно, а вполне определенно об этой войне. Что, если она затянется или вовсе прекратится? Что, если те, от которых это зависит, прикажут именно сейчас, после падения Плевена, русскому солдату (о котором шел спор) двинуться назад, домой? Тогда целый народ, его народ, Климента, будет истреблен в буквальном смысле этого слова напуганными османами. «Потому что, — говорил он себе с отвращением и ненавистью, невольно припоминая сожженные села, через которые они с братом проходили, — этим зверям убийства отворяют врата в их рай. И тогда поневоле начинаешь думать, что у них нет понятия совести...»

— Наша дама права, господа! — сказал он. — В самом деле, мы углубились в слишком тягостную тему. Расскажите что-нибудь повеселее! Папаша!

— Лучше сделайте это вы! — встретившись взглядом с Климентом, сказала Ксения. — Вы упомянули прежде, что в Софии есть иностранцы, англичане. Встречались ли вам среди них интересные люди?

— Смотря в каком отношении, Ксения Михайловна.

— Ну уж будто ты не знаешь! Ксеничка интересуется только в одном, вполне определенном отношении, Климентий... Достаточно ли мужественны их мужчины, не так ли? И не красивее ли ее самой женщины?

— Аркадий! Ты просто отвратителен... Что, собственно, ты обо мне знаешь, сварливая ты личность! — сердито воскликнула она.