Путь к славе, или Разговоры с Манном

Дом временного задержания в Бронксе. Дом! Странно называть это домом. Тюрьма — вот что это было такое. Кутузка для людей, ожидающих суда. Ничего домашнего в этом заведении и в помине не было, но… Дом временного задержания в Бронксе. Этому зданию было примерно столько же лет, сколько мне, но на нем отпечатался каждый год, истекший со дня его возведения. Там, где краска не полностью обвалилась, она выцвела. Трещины гонялись одна за другой по оштукатуренным стенам. Мебель в зале ожидания была деревянной, дешевой, и стулья скрипели от малейшего движения сидевших на них людей. Кафель был разбит, вода подтекала, и везде ощущалась затхлость — из-за закупоренных окон и от скопления заключенных, которые потели и источали смрад одновременно. Заведение было запущенно. Что разумелось само собой. Четыреста девяносто шесть человек, арестованных за ту или иную провинность. Кто о них заботился? Разве что такая вот горсточка людей, что сидели сейчас рядом со мной, дожидаясь кто мужа, кто отца, кто брата или любовника, чтобы их отпустили на пару недель на свободу перед судом или выпустили на несколько месяцев до тех пор, пока их опять не заметут и снова не затолкают за решетку.

На тяжелую стальную дверь набросили замок, и она, скрипнув, повернулась на петлях. Из нее шагнул Малыш Мо, Моррис. Его выпускали из тюрьмы.

— Черт! — Похоже, он был недоволен. Он посмотрел на меня и скорчил страшно сердитую физиономию. — Черт!

— Мо…

— Это ты сделал! — обвинил он меня.

— Моррис…

— Это ты со мной сделал!

— Взял тебя на поруки? Да, это я сделал.

— А кто тебя просил?

— Как это — кто про…

— Уж я-то точно не просил тебя приходить сюда и совать свой нос в мои дела.

— Да никто… Я прочитал о том протесте, или марше, или что это там было, в «Таймс», увидел твое имя, узнал, что тебя арестовали. Я освобождаю тебя из тюрьмы, — выразительно сказал я, пытаясь внушить ему то, чего он, похоже, в упор не видел: что я делаю для него доброе дело.

— А я не хочу выходить из тюрьмы. — Моррис повернулся к стальной двери, стукнул по ней ладонью. — Эй! — крикнул он кому-то туда, по другую сторону. — Эй!

— Перестань.

— Откройте! — Рука уже сжалась в кулак и забарабанила. — Откройте дверь, впустите меня обратно!

— Моррис! — Я подошел к нему, схватил его, оттащил от двери. Он обернулся; наши глаза встретились и вступили в немой поединок. Я первым не выдержал, отвел глаза. Мой взгляд упал на его пиджак, за который я схватился: он был разорван на плече. Рукав тоже разорван. Рубашка под ним тоже разорвана. Под ней виднелись незалеченные царапины и порезы — просто засохшие и покрывшиеся естественной коркой.

Я спросил:

— Это с тобой там сделали? — и кивнул в направлении стальной двери.

— Нет. — Мо заговорил спокойнее; наверное, он устал бороться со мной. — Это случилось, когда меня арестовывали. А еще вот здесь. — Мо приподнял рубашку. Рубцы и синяки. Сплошняком. Да такие страшные, что даже на фоне черной кожи отчетливо выделялись.

Что на это скажешь? Не знаю. Я ничего и не стал говорить.

Мо опустил рубашку. Занавес, закрывающий сцену ужасов.

— Я не хотел тебе сделать неприятно, просто хотел вытащить отсюда. Прочел, что тебя арестовали. Прочел — ну, и подумал… Я решил…

— Решил, что если выпишешь чек и возьмешь меня на поруки, то примажешься к нашей борьбе.

— Я решил, что лучше тебе быть на свободе, чем за решеткой, вот и пришел за тобой.

— В том-то и дело, что лучше быть за решеткой! В том-то и дело — мы протестуем затем, чтобы нас арестовывали, и остаемся в тюрьме, чтобы напоминать людям о том, что власть белых несправедливо обходится с так называемыми неграми, что у нас неравноправие!

— Я же не журналист, так что прекрати читать мне лекцию. Я с тобой говорить пытаюсь, а ты митингуешь.

— Я просто объясняю тебе, что к чему. Нужно продемонстрировать всем наши страдания, как доктор Кинг демонстрирует свои страдания, оставаясь в…

— Нужно напрашиваться на побои и валяться по тюрьмам, чтобы ощущать себя супернегром…

— Надо говорить «чернокожий», Джеки. Когда ты научишься…

— Чтобы смотреть свысока на всякого, кто не пытается интегрироваться тем же способом, что и ты.

— Какой же ты тупица… Значит, ты думаешь, я нарочно подставляюсь под удары? Значит, ты думаешь, когда меня колошматят дубинками, я радуюсь и чувствую себя классным ниггером?

— Нужно же говорить «чернокожим»!

— А может, Джеки, нам попробовать интегрироваться по твоему методу? Может, нам сунуться переночевать в «Плазу» или потребовать номер «люкс» в «Ритце»? А может, просто попытаться подыскать себе белых девчонок, когда захочется потрахаться?

Ну, вот что я вам скажу: это была последняя капля.

— Заткнись! — Я снова вцепился в пиджак Мо, не обращая внимания на дыры и прорехи. — Заткнись, черт возьми! Меня тошнит от твоих нотаций! — Я уже сжал пальцы в кулак, занес руку, приготовившись ударить Мо наугад в любую точку, куда придется. В висок. В челюсть. В губы… Губы. Его губы вдруг слегка заулыбались: правый уголок рта чуть-чуть приподнялся, совсем чуть-чуть.

Мо сказал:

— Ну что, Джеки? Я так и знал, что в тебе еще остался прежний огонь.