Путь к славе, или Разговоры с Манном

Очередь вырастала за завсегдатаями, игравшими по-крупному, которые стремились к игровым столам, но даже те находились в арьергарде у «особых гостей» — шишек шоу-бизнеса и мафиозных главарей, которые прилетали на специально зафрахтованных на целый день самолетах. Билет на «Саммит», стоивший всего $5.95, был самым бесценным входным билетом во всем городе. Никто не желал пропустить такое зрелище.

Я видел его от начала до конца.

В течение трех недель, пока длился «Саммит», я предварял его своим выступлением, и за все годы, за все время, что я потратил на паршивые мелкие клубы, это был мой самый крутой ангажемент. Я был не столько комиком, сколько тактикой промедления. Я выходил на сцену и пытался травить байки, пока зрители продолжали подтягиваться в зал, а распорядители «Копы» в очередной раз охотились за новым стулом, чтобы усадить на него нового гостя. Я убивал время, как только мог, до тех пор пока ребята, которые днем работали (если можно назвать работой единственную пробу какой-нибудь одной-единственной сцены), а вечером выпивали, не расшевеливались настолько, чтобы наконец осчастливить поклонников своим присутствием.

И наконец они выходили. Можно сказать, осчастливливали. Сами по себе шоу были плохими. Качеством исполнения они недотягивали даже до выступлений любительского театра старшеклассников. В общих чертах представление заключалось в том, что Фрэнк и его команда — все усталые, с похмелья — смешивали себе коктейли у передвижного столика с напитками, обменивались шутками, которых никто, кроме них, не понимал, болтали о бабах, дамах и куколках и насмерть растаптывали любую попытку кого бы то ни было из компании исполнить целиком какой-нибудь серьезный номер… А публике все это нравилось. Звезды, головорезы, избранное меньшинство — все они были счастливы выложить деньги за то, чтобы просто сидеть, выпивать и наблюдать, как эти идолы получают кайф от смеси спиртного, славы и женской любви. Кому бы не хотелось пригубить такой коктейль? В меняющемся мире, в то самое время, когда по Америке начали сеять хаос ускоряющаяся борьба за гражданские права, Вьетнамская война и молодежное движение, какое-нибудь утешение приносил уже один вид этих мужчин средних лет, разыгрывавших парнишек-братков, распивающих мартини и восславляющих ценности салонной музыки, столь дорогие сердцу среднего американского обывателя. «Саммит» был как бы контркультурой. Это была последняя вечеринка, прощальный концерт целого поколения и вдобавок хорошее развлечение для всех, кто там присутствовал.

Почти для всех.

Сэмми Дэвис-младший приехал в Лас-Вегас работать. Он любил поразвлечься не меньше, чем остальные (даже больше), но, находясь на сцене, он вел себя как мистер Развлечение. То, что все остальные просто ржали, его не смущало, но ему-то хотелось что-нибудь исполнять — петь, танцевать или пародировать. Ему хотелось что-то — что угодно — делать, так чтобы ни одна душа из остальной команды не прервала его номер какой-нибудь жеребятиной. Всяческие передергивания были не более чем присказкой. Сказкой — то есть откровенным оскорблением — были шутки. Шутки типа «Улыбнись-ка, Сэмми, чтобы мы тебя увидели». Или: «В чем дело, у тебя что — арбуз во рту?» И главная шутка, которая прерывала шоу: Дайно клал руку на плечо Сэмми и объявлял: «Я хочу поблагодарить за этот подарок Эн-дабл-эй-си-пи». Боже, что за вопли после этого поднялись. И так ночь за ночью, все те же реплики, которые должны были считаться смешными, потому что ребята, произносившие их, считались «прогрессивными». И ночь за ночью Сэмми улыбался, смеялся и топал ногами, как будто он и впрямь готов был лопнуть от веселья, слушая расистские оскорбления в таком отличном исполнении.

На сцене.

Но когда кто-нибудь другой из их компании пытался — не слишком настойчиво, но пытался, — что-нибудь исполнить соло, Сэмми удалялся за сцену и валился на одинокий складной стул. Вдали от света юпитеров, не под обстрелом людских взглядов, он сутулился и горбился, и весь напор, вся жизненная энергия, которую он изливал на публику, будто разом покидали его. Я наблюдал за тем, как он сидел, просто сидел, изможденный, измочаленный настолько, что на восстановление сил должна была бы потребоваться целая жизнь. Целая жизнь уходит на то, чтобы потрафлять и ублажать, живя в тени легенды, на то, чтобы день за днем, год за годом карабкаться в гору и взбираться на вершину — и внезапно обнаружить там, что, сколько бы они ни платили, чтобы посмотреть на тебя, как бы громко они тебе ни хлопали, все равно они интересуются, и в шутку, и всерьез: «А если я тебя обниму, от меня потом грязь отлипнет?»

Он был крупной звездой. Он обладал всем, чего только может пожелать человек. Так какая разница, что они о нем думают? А для него это было важно. Для него это было важнее всего на свете — важнее денег, важнее славы, важнее любовных связей с женщинами любых цветов кожи.

Глядя на Сэмми, я поклялся себе, что когда достигну его уровня, то перестану заботиться о том, чтобы меня любили. Мне это будет безразлично.