Путь к Горе Дождей

Когда-то в доме бабки стоял шум, входили и выходили люди, звучали беседы, шли празднества. Лето полнилось оживлением и встречами родичей. Кайова – летний народ, они не любят холодов и замыкаются в себе, но при смене времен года, с потеплением почв, с пробуждением Жизни они не в силах усидеть дома – к ним возвращается исконная жажда странствий. Преклонных лет гости, навещавшие дом бабки в пору моего детства, были из одних кожи и жил и держались гордо и прямо. На них были черные шляпы с большими полями и яркие свободные рубахи, полоскавшие на ветру. Волосы они натирали жиром, а косы подвязывали лентами цветной ткани. Некоторые раскрашивали лица, носившие на себе шрамы давних и славных битв. То были представители древнего совета военачальников, приходившие напомнить о себе. Жёны и дочери достойно о них заботились. Тут женщины получали возможность передохнуть – посиделки были одновременно и знаком, и наградой их подчиненного положения. Они заводили громкий и неспешный разговор, с жестами и шутками, ахами да охами. В гости они отправлялись в бахромчатых цветастых шалях, ярких бисерных бусах и серебряных украшениях. На кухне они чувствовали себя как дома и готовили трапезы подобно званым обедам. Нередко собирались для молений и великих ночных празднеств. В детстве я играл с племянниками снаружи, свет лампы падал на землю, а пение стариков раздавалось вокруг нас, уносясь во тьму. Было много доброй еды, много смеха и приятных неожиданностей. А после, когда воцарялась тишина, я ложился с бабкой, слушал вдали на реке лягушек и чувствовал дуновения ветра.

Ныне – похоронная тишина в комнатах, бесконечный помин какого-то прощального слова. Стены сомкнулись вокруг дома моей бабки. Когда я вернулся туда, чтобы оплакать ее, то впервые в жизни заметил, какая она маленькая. Была поздняя ночь, стояла белая луна, почти полная. Я долго сидел на каменных ступенях у двери на кухню. Отсюда было видно далеко вокруг. Я видел длинную полосу деревьев у ручья, слабый свет на волнистых равнинах и звезды Большого Ковша. Раз, взглянув на Луну, я увидел необычную вещь. На перила крыльца сел кузнечик, всего в нескольких дюймах от меня. Угол моего зрения был таков, что насекомое вписалось в Луну, словно высеченное на ней. Он отправился туда, подумал я, чтобы жить и умереть, ибо там, из всех мест, его малое бытие обрело целостность и вечность. Теплый ветер, поднявшись, отозвался во мне тоской. На следующее утро я поднялся с рассветом и отправился по грунтовой дороге к Горе Дождей. Уже припекало, и кузнечики полнили воздух. Все же утро еще было раннее, и птицы начинали подавать голоса из теней. Высокие желтые травы на горе сияли в ярком свете, и вспархивали поспешно стрижи над землей. Там, где ей и следовало быть – в конце долгого и легендарного странствия, – покоилась могила моей бабки. Здесь и там на потемневших камнях виднелись имена предков. Обернувшись еще раз, я взглянул на гору и пошел прочь.

Отправление I

Знаете, все имело начало, и вот как оно было: кайова вступили один за другим в этот мир через полый древесный ствол. Их было куда больше, чем теперь, да только не все вышли наружу. Была там женщина, ожидавшая ребенка; она застряла внутри. После этого уже никто не мог пройти, и вот потому-то кайова – такое малое племя. Они огляделись вокруг и увидели мир. Им стало радостно оттого, что их окружает так много вещей. Они назвались квуда – выходящие в мир.

*

Они назвались квуда , a позжe – тепда : то и другое означает «выходящие». А еще позднее они приняли имя гайгву , что означает предмет, две стороны которого отличаются внешне. Некогда у воинов кайова было в обычае обрезать волосы справа на уровне мочки уха, тогда как слева они отпускали длинную прядь и носили ее толстой косой, обернув мехом выдры. «Кайова» на языке жестов обозначается поднятием руки ладонью вверх и чуть пригоршней справа от головы; ее покачивают легким движением из стороны в сторону от кисти. «Кайова», как полагают, – смягченная форма команчского «гайгву».

**

Я помню, как вышел однажды на просторы Великих Равнин поздней весной. Кругом на склонах простирались луга голубых и желтых цветов, а внизу – неподвижная, залитая солнцем равнина, уходящая за горизонт. Поначалу глаз не различает ничего, кроме самой земли, цельной и непроницаемой. Но затем в далях начинают проступать мельчайшие предметы – стада, реки и рощицы, и каждый обретает совершенное бытие в пределах пространства, времени и безмолвия. Да, – подумалось мне, – теперь я вижу землю такой, какая она доподлинно и есть: никогда больше не смогу я видеть вещи такими, как видел их вчера или прежде.

II

Они шли кочевьем, а некоторые охотились. Подстрелили раз антилопу и на лугу разделали тушу. Ну, и один из старших вождей, подойдя, взял себе вымя животного. Но другой тоже пожелал вымя, и разгорелась меж ними великая ссора. Тогда, в ярости, один из тех вождей, собрав всех своих сторонников, ушел прочь. Их прозвали атсатанхоп – ушедшие в ссоре из-за вымени. И никто не знает, куда ушли они и что с ними сталось.

*