Путь энтузиаста

Приезжай скорей, чтобы ударить с новой силой «Сарынь на кичку!» Пора. Прибыли и записались новые борцы – Володя Маяковский и А. Крученых. Эти два очень надежные. Особливо Маяковский, который учится в школе живописи вместе со мной. Этот взбалмошный юноша – большой задира, но достаточно остроумен, а иногда сверх. Дитя природы, как ты и мы все. Увидишь. Он жаждет с тобой встретиться и побеседовать об авиации, стихах и прочем футуризме. Находится Маяковский при мне постоянно и начинает писать хорошие стихи. Дикий самородок, горит самоуверенностью. Я внушил ему, что он – молодой Джек Лондон. Очень доволен. Приручил вполне, стал послушным: рвется на пьедестал борьбы. Необходимо скоро действовать. Бурно! Крученых с Хлебниковым на Песочной, у Матюшиных, Петербурге. Там же Бенедикт Лившиц и Коля (Бурлюк). Брат Володя Пензе, учится живописи. Питере гремит Игорь Северянин. Слыхал? Вези «Разина». Торопись. Ждем немедленно. Лети курьерским.

Д. Бурлюк.

Чай футуристов

Пригнал в Москву и прямо – к Давиду.

Бурлюк жил в переулке, около Мясницкой.

Ветром влетел в комнату: всюду картины в беспорядке, пахло свежими красками, на столе – горячий самовар, закуска на бумажках и каравай ситного.

Весело. Аппетитно.

За столом двое – Бурлюк в малиновом жилете и худой, черноватый с «выразительными» глазами юноша, в блестящем цилиндре набекрень, но одет неважнецки.

Встретились шумно, отчаянно и нервно до слез: давно не видались.

Бурлюк басил дьяконски:

– Это и есть Владим Владимыч Маяковский, поэт-футурист, художник и вообще замечательный молодой человек. Мы пьем чай и читаем стихи.

Маяковский мне сначала показался скромным, даже застенчивым, когда Бурлюк перечислял его футуристические способности поэта, но едва он кончил акафист, как юноша вскочил, выпрямился в телеграфный столб и, шагая по комнате, начал бархатным басом читать свои стихи и дальше декламировал тенором, размахивая неуклюже длинными руками:

Простыни вод под брюхом были.
Их рвал на волны белый зуб.
Был вой трубы – как будто лили
Любовь и похоть медью труб.
Прижались лодки в люльках входов
К сосцам железных матерей.
В ушах оглохших пароходов
Горели серьги якорей.

Я, конечно, оценил и любезность, и несомненную одаренность восемнадцатилетнего поэта.

И тут же подметил влиянье учителя – Бурлюка.

Давид смотрел на Маяковского в лорнет с любовной гордостью, перекидывая глаз на меня и гоготал, дрыгая малиновым животом.

Вообще в Бурлюке жило великое качество: находить талантливейших учеников, поэтов и художников, и начинять, заряжать их своими глубокими знаниями подлинного, превосходного новатора-педагога, мастера искусства.

Только Давид Бурлюк умел, сидя за веселым чаем, как бы между прочим, давать незабываемо-важные теоретические, технические, формальные указания, направляя таким незаметным, но верным способом работу

Легко, остро, парадоксально, убедительно лилась речь Бурлюка – отца российского футуризма – об идеях и задачах нашего движения.

Мы отлично сознавали, что футуризм – понятие большой широты, как океан. И мы не должны замыкаться лишь в берегах искусства, отделяя себя от жизни.