Путь энтузиаста

Я бывал у Блока на квартире, на Галерной улице, и уходил от него с болью: вот, мол, какой он громадный, культурный поэт, а живет будто на пустынном острове – в своем тихом синем кабинете, под большим синим абажуром и на письменном столе – синие конверты.

И сам Александр Александрович одет в синюю блузу с байроновским воротником.

Блок удивлялся и тихо спрашивал:

– Откуда вы черпаете столько энергии, жизнерадостности?

Я объяснял, а он говорил:

– Для этого, очевидно, надо жить на людях – я не умею так. С головой увяз в книги и вот сижу зарытым и мне кажется – меня мало понимают или, вернее, совсем не понимают. Я как-то вне этой общей жизни и, знаете, меня к ней не тянет.

Так по-блоковски, по-ремизовски, по-бальмонтовски, по-андреевски, по-купрински, по-арцыбашевски, по-вербицки, по-мережковски, – все писатели жили в одиночку, врассыпную, вне общей жизни, оторванные, отрезанные от читателей.

Правда, в «религиозно-философском обществе» выступали с докладами: Мережковский, Философов, Гиппиус, Вячеслав Иванов.

Но эти «сектантские» собрания были столь специфичны, что лишь углубляли тоску стоячего болота.

Мережковский трактовал на тему, что русский народ считает себя Авелем, а интеллигенцию – Каином и что может случиться, если роли переменятся, – Каин убьет Авеля.

И было Непонятно – кто же, в конце концов, кого убьет и почему?

Ибо по этому поводу – «народ безмолвствовал».

У народа был свой враг – монархия и буржуазия.

Но об этом писатели говорили шопотом.

И только такие отборные публицисты, как Гершензон, П. Струве, Бердяев, Изгоев, Булгаков, Франк – нашумели в этот год своими «Вехами», сборником статей о русской интеллигенции.

Эта книга «жгучей тревоги за будущее родной страны» являлась проверкой духовных основ интеллигенции, потрясенной пораженьем революции 1905-го года.

Цель: «уразуметь грех прошлого» и указать, что «путь, которым до сих пор шло общество, привел его в безвыходный тупик».

И верно – превосходные знатоки русской интеллигенции блестяще доказали жуткую безвыходность тупика.

Громадным пессимизмом разочарования веяло от «Вех», как и безнадежностью провидения новой интеллигенции, более способной на решительные дела освободительного движения.

А пока – поражение, азефовщина, покаяние, богоискательство, угрызения совести, оторванности от «народных чаяний».

И зеркало – литература.

Вообще литературная жизнь того времени напоминала нудную польку из андреевской «Жизни человека», эту пьесу поставил у Комиссаржевской знакомый Мейерхольд, за исключительной работой которого я следил теперь издали.

Ну, ясно, что газеты ругали Мейерхольда, как и все, выходящее из лакированых рамок обывательского серобудничного бытия.

Надо отдать полную справедливость газетам и журналам той тяжкой поры черной реакции (наша «Весна» давно кончилась): всякое новое проявление в искусстве печать встречала бешеным лаем, остервенелыми глазами из подворотни хозяйских домов благополучия.

О, тем приятнее нам было швырнуть свою бомбу, начиненную динамитом первого литературного выступления общей книгой – «Садок Судей».

Мы великолепно понимали, что этой книгой кладем гранитный камень в основание «новой эпохи» литературы и потому постановили:

1) разрушить старый синтаксис, – выкинуть осточертевшую букву «ять» и твердый знак.

2) напечатать книгу на обратной стороне комнатных дешевых обоев, – это в знак протеста против роскошных буржуазных изданий,

3) выбрать рисунок обоев бедных квартир и этот рисунок оставить чистым на левых страницах, как украшение,

4) дать матерьял только «лирический», чтобы нашу книгу не могли конфисковать власти по наущению газет, от которых ожидали травли,

5) авторы:, Хлебников, Давид и Николай Бурлюки, Василий Каменский, Елена Гуро, Мясоедов, Е. Низен. Рисунки Влад, Бурлюка.

6) «Садок Судей» издать на товарищеских началах.

7) По выходе книги появиться всем, где возможно, чтобы в руках с «Садком Судей» читать вещи и пропагандировать о-пришествии «будетлян» (от слова – будет, – по Хлебникову).

С громовой радостью мы собирались у меня на квартире, на Фонтанке, и делали книгу.

Да! Это был незабываемый праздник мастеров-энтузиастов-будетлян.

Хлебников в это время жил у меня, и я не видел его более веселого, скачущего, кипящего, чем в эти горячие дни.

Он собирался весь мир обратить в будетлянство и тут же предлагал прорыть канал меж Каспийским и Черным морями.

Я поддерживал Хлебникова во всю колокольню:

– Витя, давай, гуще давай проектов, шире работай мотором мозга, прославляй великие изобретенья аэропланов, автомобилей, кино, радио, икс-лучей и всяческих машин. Ого! Мир только начинает, – его молодость – наша молодость. Крылья Райтов, Фарманов и Блерио – наши крылья. Мы, будетляне, должны летать, должны уметь управлять аэропланом, как велосипедом или разумом. И вот, друзья, клянусь вам: я буду авиатором, чорт возьми. Что стихи? Что наша литературная бомба? Ведь это только звено из цепи наших возможностей, кусок из арсенала энергии.

Давид Бурлюк в упор смотрел на меня в лорнет и ржал жеребцом: