Путь Долгоруковых

Во дворе раздаются отрывистые команды, идут солдаты в ногу, стуча сапогами, потом слышится неровное звяканье кандалов. Александр пытается что-нибудь рассмотреть в окошко, сделанное над самой землей, но стекло толстое и мутное. Однако он чувствует, знает, что это ведут Ивана. Куда его уводят? На казнь?… Дрожь пробегает по спине. А он? Сколько ему еще оставаться здесь, томиться ожиданием мучений или позорного конца? Нет уж, лучше сразу… Александр выцарапывает ногтями землю и грязь, которые сам же в свое время набил в щель между кирпичами, и выуживает оттуда спрятанную бритву. Во рту у него мгновенно пересыхает, а руки леденеют. Грех это! Убоявшись мук на земле, обречь себя на вечные муки ада? «Претерпевший же до конца спасется», сказано в Писании… Но душа его и так уже погублена. Чем искупить свою вину, как очиститься? Он возжелал жену брата своего, он оговорил невинную… Встав на колени перед окошком, сложив ладони и закрыв глаза, Александр шепчет: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Исповедаюсь пред Тобой за греховные помыслы и недобрые деяния. Прости мне грехи позабытые, случайные и по умыслу творимые. Помоги мне справиться с искушением диавольским и наставь на путь святого православия. Да будет воля Твоя. Аминь». Скрежещет засов на двери, визжат ржавые петли. Александр быстрым движением хватает бритву, всаживает себе в живот и дергает кверху.

* * *

Вот и прошел год с приезда Ушакова в Березов. Странно даже вспомнить, как глупо они все ждали добрых перемен, мня себя уже на свободе, как жарко молились, затеплив в сердце лампаду надежды… «Сокрушайтесь, плачьте и рыдайте; смех ваш да обратится в плач, и радость – в печаль»… Алексея, княжон и Наталью теперь держат порознь под караулом; прапорщик Челищев, присланный из Тайной канцелярии, всех допросил и обыск произвел. Допытывался от Натальи, откуда у нее четыре аршина тонкой парчи с золотою ниткою и четыре тысячи сто шесть рублей двадцать четыре копейки денег. Неужели так много? Должно, от свекра со свекровью остались, – равнодушно отвечала Наталья. С тех пор как прапорщик сказал ей, что Ивана еще в октябре увезли из Тобольска в Россию, а более о том он ничего не ведает и сообщить ей не может, она потеряла к нему всякий интерес. Да и к жизни вообще. Маленький Митя, родившийся до срока после того страшного дня, когда ее не пустили проститься с мужем, кричит в своей кроватке, а мать словно не слышит. Мальчик растет беспокойным, нянька с ним измучилась. Наталья же теперь день-деньской сидит у окошка, безвольно положив руки на колени, уставившись пустым взглядом в одну точку. Подойдет к ней Мишутка приласкаться, она его перекрестит, поцелует в лоб и отпустит от себя.

С приездом Челищева в Березове начались новые аресты – караульных офицеров, солдат, чиновников, боярских детей… В Тобольске для них освобождали место: бывшему майору Петрову отрубили голову; воеводу Бобровского, бив кнутом и вырвав ноздри, разжаловали в солдаты и сослали в вечную работу; отца Илью Прохорова и дьякона Кокулина били плетьми и отправили в Охотский порт на солеварню; туда же, после кнута, лежал путь Лихачева и Кашперова. Овцына тоже били кнутом, лишили чинов и дворянства и отправили к Берингу – матросом.

Глава 11

– Все, я готов.

Петр в охотничьем костюме, в руке новый арапник. Иван зашел за ним, чтобы ехать на травлю.

В дверь стучат, и входит кабинет-секретарь с бумагами, кланяется, замирает у дверей.

– Что там еще? – морщится отрок-император.

– Смертные приговоры на утверждение… Извольте приложить подпись своей руки…

– О Господи!.. Ладно, давай сюда.

Петр торопливо садится к маленькому инкрустированному столику, разворачивает бумагу, обмакивает перо в чернила:

– Где подписать?

Иван, стоящий у него за спиной, вдруг быстро нагибается и кусает его за ухо.

– Ай! Ты что? Больно!

– Тебе больно, государь, а каково тому придется, кого ты ныне на плаху посылаешь?

Зачем Иван вспоминает об этом сейчас? Он сам послал себя на плаху, да если бы только себя… О злосчастном тестаменте знали одни только Долгоруковы, никто его больше не видел, потому что Алексей Григорьевич сжег его по совету братьев. Восемь лет прошло, и вот он сам, сам… А Волынский с Остерманом, поди, в пляс от радости пустились; кто бы не ухватился за такую возможность извести всех Долгоруковых до единого… И заступиться некому: Петр Павлович Шафиров, не оборя долгой хвори, скончался.