Путь длиной в сто шагов

Мамины родственники жили в Саутхолле уже тридцать лет. Они сняли для нас большой оштукатуренный дом, всего через две улицы от Бродвей Хай-стрит. Этот дом принадлежал пакистанскому генералу и был его запасным убежищем, которое отсутствовавший хозяин сдавал в ожидании того дня, когда ему, возможно, придется в спешке бежать из страны. Этот дом, который мы сразу же прозвали «генеральской дырой», отчаянно хотел быть похожим на более роскошные дома «англопавлинов», но у него это плохо получалось. Он был приземист и уродлив, с узким фасадом и в глубину почти на целый квартал уходил к маленькому садику, где стояли ржавая жаровня для шашлыков и сломанный забор, огораживавший участок. Перед домом на повороте улицы рос чахлый каштан. В самом доме, притаившемся в тени местной водонапорной башни, всегда было полутемно и мрачно, а пол в комнатах был покрыт грязным линолеумом и вытертыми половиками. Разрозненные предметы хромированной мебели со стеклом и шаткие торшеры не очень-то украшали помещение.

Настоящим домом для нас он так никогда и не стал, и у меня до сих пор он ассоциируется с тем постоянным шумом, который слышишь в тюрьме: брякающие радиаторы, пугающий грохот труб, раздававшийся всякий раз, когда кто-нибудь включал воду, постоянный скрип досок пола и скрежет стеклянных панелей о металл. И каждая комната была насквозь пропитана промозглой сыростью.

Отец был одержим идеей организации нового бизнеса. Он хватался то за один проект, то за другой только для того, чтобы через несколько недель переключиться на очередную глупость, обратившую на себя его внимание. Он воображал себя импортером-экспортером хлопушек и мелких сувениров; затем – оптовиком, торгующим медной посудой из Уттар-Прадеша; а после еще и поставщиком замороженного бхелпури в сеть супермаркетов «Сейнсбери».

Последняя мозговая атака в этом направлении была осуществлена им во время принятия ванны. Он сидел с тетиной душевой шапочкой на голове; его торс, как косматый айсберг, возвышался над молочно-белой водой. Под рукой у него стояла чашка его любимого чая масала, а по лицу градом лил пот.

– Надо изучить обстановку, Гассан. Все изучить.

Я сидел на корзине для грязного белья и смотрел, как отец энергично трет мочалкой ноги.

– Что изучить, папа?

– Как это что? Каким бы новым бизнесом заняться… Мехтаб! Иди сюда. Иди. Спину!

Из спальни пришла Мехтаб и покорно села на край ванны. Папа наклонился вперед и посмотрел через плечо.

– Слева, – сказал он. – Под лопаткой. Нет. Нет. Да. Этот.

С ранней юности папа страдал уродливой сыпью из черных точек, прыщей и чирьев по всей своей волосатой спине, и пока мама была жива, выдавливать самых опасных злоумышленников приходилось ей.

– Дави! – орал папа на Мехтаб. – Дави!

Папа скривил лицо, Мехтаб сильно сжала чирей между своими покрытыми лаком ногтями, и оба они хмыкнули от удивления, когда чирей вдруг лопнул.

Папа вывернул голову, чтобы посмотреть на салфетку, которую показала ему Мехтаб.

– Много вышло, да?

– Так что за бизнес, папа?

– Соусы. Острые соусы.

С того дня только и разговоров было, что о мадрасских соусах.

– Вот как это делается, Гассан, – объяснял мне папа, перекрикивая шум автомобилей на Бродвей Хай-стрит. – Прежде чем открыть свое дело, всегда надо для начала изучить конкурентов. Понял? Надо изучить рынок.

Супермаркет «Шахи» был князем всех магазинов Саутхолла. Он принадлежал богатой индуистской семье из Восточной Африки и занимал весь первый этаж высокого офисного здания семидесятых годов в конце Бродвей Хай-стрит. Иногда магазин спускался на пол-этажа вниз, в подвал, где были выставлены замороженный горошек с мятой и чапати, а иногда поднимался на несколько ступенек туда, где на прочной платформе лежали одни только пятикилограммовые мешки с басмати.

Каждый дюйм магазина был занят тянувшимися от пола до потолка стеллажами с жестянками, мешками и коробками со всякой всячиной. Именно здесь оторванные от родины индийцы вроде нас покупали знакомую, пахнувшую домом еду. Мешки лимских бобов и бутылки «Тамс-ап»[8], банки с кокосовыми сливками и гранатовым сиропом и яркие пакетики сандаловых благовоний для «удовольствий и молитв».

– А это что? – спросил папа, указывая на какую-то банку.

– Мадрасская паста карри от Патака, сэр.

– А это?

– Маринованные чили и лаймы от Раджа, сэр.

Папа шел так вдоль всего стеллажа, то и дело прочищая забитый нос и продолжая терзать несчастного продавца.

– А это Шарди, да?

– Нет, сэр, это – Шервуд. И это не маринад, это паста карри для балти.

– Правда? Откройте, я хочу попробовать.

Продавец поискал глазами управляющего, но тот – сикх – был у входа в магазин и сторожил обтянутые пленкой штабеля розовой туалетной бумаги. Прийти продавцу на выручку было некому, и, прежде чем заговорить снова, он предусмотрительно встал так, чтобы его отделяли от нас ящики с помятыми жестянками турецкого гороха.

– Простите, сэр, – сказал он вежливо, – у нас пробовать нельзя. Вы должны купить банку целиком.

– Я хочу хорошую обслугу, – говорил папа дяде Сэми.