Путь длиной в сто шагов

Когда низкое небо над Саутхоллом становилось слишком уж серым и угнетающим и нам хотелось снова вкусить жизни Мумбая и его ярких цветов, мы с Умаром садились на метро, пересаживались в центре и ехали на север Лондона, в Кэмден-Локс. Ехать туда было долго и неудобно, но, выходя из похожих на пещеры туннелей северной линии метро на полные народу улицы Кэмдена, мы словно рождались заново.

Дома там были окрашены в кричащий розовый и голубой, под провисшими маркизами располагались салоны, где можно было сделать татуировку и проколоть уши или другие части тела; магазины, торговавшие обувью «Док Мартенс» и самодельной хипповской бижутерией; грязные притончики, из которых доносились оглушительные звуки «Clash» или «Eurythmics». Мы шли по Хай-стрит, походке нашей постепенно возвращалась прежняя упругость, а зазывалы с сальными волосами пытались заманить нас в магазины, торговавшие подержанными дисками, ароматическими маслами, виниловыми мини-юбками, скейтбордами и пестрыми футболками. Вокруг толпился и толкался самый странный народ – готы в черной коже и с унизанными перстнями пальцами, панки с зелеными ирокезами, девчонки-аристократки из частных школ Хэмпстеда в поисках приключений, бездомные алкоголики, шаткой походкой ковыляющие от мусорного бака к пабу. Все это людское море словно убеждало меня в том, что, каким бы чужим я ни чувствовал себя здесь, в этом мире всегда можно было найти того, кто выглядел еще более странно, чем я.

В тот день, перейдя через центральный канал, мы с Умаром свернули налево в крытые рыночные ряды, чтобы пообедать. Стоявшие вдоль шлюза бывшие складские здания, выстроенные из кирпича, торговые палатки, вымощенные булыжником переулки – все было забито дешевой едой со всего мира. Азиатки в толстых очках и бумажных шляпках зазывали: «Сюда, ребята, сюда!» – и указывали нам на тофу и фасоль, курятину на шампурах по-таиландски, на воки, возле которых раздраженный повар то и дело плюхал в миски с рисом исходящие паром порции кисло-сладкой свинины. Обычно мы бродили, глазея, как в зоопарке, среди ларьков, в которых торговали иранским барбекю, рыбными похлебками из Бразилии, карибскими овощными бананами с козлятиной и толстыми кусками итальянской пиццы.

Мой старший брат Умар (за которым я покорно следовал во время этих прогулок, как овца за пастухом) повел меня прямо к «Мумбай-гриль», где по стенам ларька были развешаны афиши, рекламирующие индийские фильмы пятидесятых годов, вроде «Авара» и «Матери-Индии». Там, где на прилавке стояли котлы с ягненком по-мадрасски или курицей под карри, нам подали за два фунта восемьдесят пенсов вкуснейший рис и окру с курятиной-виндалу[10], шмякнув все это как попало в полистироловую миску. Уплетая на ходу виндалу, мы забредали все глубже в недра кэмденского рынка, неосознанно стремясь к тем торговым рядам, что привлекли бы маму, – туда, где продавались ожерелья из цветного стекла, коктейльные платья а-ля Сьюзи Вонг из черного и красного атласа, талиты, пашмины, парча. Все это гроздьями свисало с вешалок – буйство ярких красок, заставлявших нас думать о маме и Мумбае. У ларька на углу, под провисшим потрепанным тентом, я остановился, чтобы рассмотреть тесно висевшие на вешалках дешевые индийские хлопчатобумажные сумки по девяносто девять пенсов, яркие, темно-рыжие, бордовые и зеленовато-голубые, вышитые симпатичными цветочками или расшитые бисером и стеклянными бусинами. Именно эти сумки заманили меня под навес, под вычурные абажуры из трубочек с шелковыми кистями с вкрученными в них маловаттными лампочками, светящимися желтым светом. Там были и шарфы-дупатта, перекинутые через вешалки или завязанные, свисавшие с колышков, как толстые веревки, розовые, в цветочек, с яркими разводами и в полоску. На стене висело фантастическое лоскутное одеяло из сшитых вместе цветных шарфов, которое тянулось вдоль всего магазина, демонстрируя весь спектр продававшихся дупатта.

– Помочь выбрать что-нибудь?

Она. Абхидха. Это имя означает «тоска, желание». Абхидха, в джинсах в обтяжку и простом черном шерстяном свитере с треугольным вырезом, улыбалась мне своей странной улыбкой и предлагала помощь. Мне хотелось выпалить: «Да, помоги! Помоги найти мамочку. Помоги найти самого себя». Однако я сказал только:

– Ммм… Подберите что-нибудь для моей тети, пожалуйста.

Не помню, о чем мы говорили. Помню лишь, как она заставила меня провести рукой по шелковой пашмине глубокого алого цвета и что-то серьезно сказала тихим голосом. Сердце мое бешено колотилось. Я снова и снова просил ее показать мне еще что-нибудь, чтобы можно было и дальше с ней говорить, пока ее отец, стоявший где-то сзади, не рявкнул в итоге, что она нужна на кассе. Она с сожалением взглянула на меня, и я пошел за ней к кассе, вывернул карманы, купил для тети ту самую алую шаль и наконец, запинаясь, сказал, что хотел бы встретиться с ней еще, сходить куда-нибудь перекусить или в кино. И она ответила – да. Так среди шалей я нашел свою первую любовь – Абхидху. Мне было семнадцать.